… Я снова начну с личных впечатлений.

Мы никогда не выписывали журнал «Огонек», но этот номер за 1990 год каким-то образом оказался у нас дома и попал мне – 12-летней – в руки.

Впрочем, возможно, его и принес в наш дом кто-то именно из-за этого материала.

Несколько страничек репродукций. Цветные картинки, нарисованные карандашами, подписи, сделанные обычными чернилами…

А на рисунках – аккуратных, и даже, вроде бы, нарядно-декоративных по стилю – страшные сцены жизни узников ГУЛАГа.

В то время я еще ничего толком не знала об этом явлении нашей истории. Тем более потрясли меня эти рисунки. Сцены унижений, допросов, адски тяжелого рабского труда… Особенно запомнился побег главной героини из поселения – через тайгу, вброд и вплавь через ледяные речки, а потом – нагишом по снегу, чтобы согреться и надеть сухую одежду, которую несла через речку в узелке над головой…

Спустя много лет мне попала в руки книга – толстый альбом, называющийся «Наскальная живопись». Обратив на него внимание и решив посмотреть, я понятия не имела о том, что внутри. Но, едва открыв страницу, тут же узнала знакомый стиль карандашных рисунков….

Так я вновь погрузилась в историю жизни Евфросинии Керсновской – автора этих рисунков, а одновременно – и многих тетрадей воспоминаний, в которых они и размещались.

Она родилась 26 декабря 1907 (8 января 1908) в Одессе в семье юриста-криминолога Антона Керсновского и преподавательницы иностранных языков Александры Каравасили . Отец работал в Одесской судебной палате. У Евфросинии был старший брат Антон.

В 1919 году в период Гражданской войны, после того, как Антона Керсновского-старшего в числе царских юристов арестовала Чрезвычайная комиссия и только чудом не расстреляла, семья бежала в соседнюю Бессарабию (в то время часть Румынии) и поселилась в родовом имении Керсновских в деревне Цепилово в 7 км. от Сорок, где жило несколько их родственников.

Евфросиния закончила гимназию и ветеринарные курсы. Она была умна и начитана, но смыслом ее жизни и главной радостью стало ведение хозяйства, работа на земле. Керсновские нанимали батраков (на 40 гектарах без наемной рабочей силы было не обойтись). Но Евфросиния – «барышня» - сама выполняла тяжелую физическую работу, не гнушаясь ей.

28 июня 1940 года СССР аннексировал Бессарабию. Начались репрессии. Семья Керсновских тоже попала в категорию «врагов народа». Их выгнали из дома с полной конфискацией имущества. Евфросиния переправляет маму в Румынию. А сама остается. Зачем? «Чтобы разделить судьбу со своей страной».

Возможно, это кажется донкихотством и наивностью. Но Керсновская искренне считала, что она честна и ни в чем не виновата перед государством, умеет и любит работать, а значит – скрываться ей нечего.

Лишенная всего имущества, ограниченная в правах, как «бывшая помещица», она берется за любую работу – поденную, физически тяжелую (например, рубка дров). И – не считает это унижением.

Когда начинается массовая высылка жителей Бессарабии на спецпоселения в Сибирь, и за Керсновской в ее отсутствие приходят сотрудники НКВД, она и тут не пытается возмущаться, протестовать, прятаться, более того – добровольно приходит и сдается властям. «Бегут те, у кого совесть не чиста, а прячутся – трусы!»

В своих воспоминаниях она сравнивает это с монашеским постригом:

«Когда человек постригается в монахи, он трижды должен поднять с пола ножницы, которые нарочно роняет постригающий. Нечто подобное имело место со мной в тот памятный день – пятницу 13 июня 1941 года. Я назвала себя и сказала, что меня не было дома, когда ночью за мною приходили. Мне сказали: «Зайдите через часа полтора-два». Звякнули ножницы, упав на пол первый раз.

Но ножницы и во второй раз брякнули, падая на пол. Мне было сказано зайти еще раз. После обеда!

Я решила зайти попрощаться с профессором Павловским, отцом Яневской.

Он пытался мне всучить 25 рублей, но я их, разумеется, не взяла, хотя деньги бы мне не помешали, я свой заработок не торопилась получать и работодатели мне здорово позадолжали.

– Никто не знает, дорогой Александр Дмитриевич, что ждет вас самих завтра! И деньги вам понадобятся больше, чем мне! Я молода, здорова, вынослива: я все выдержу!

О храбрость неведения! Могла ли я ждать, что то, что меня ждет, превышает силы человеческие?

На этот раз мне не пришлось вновь подымать уроненные ножницы: великий постриг совершился, и в тот момент, когда я перемахнула через борт грузовика, судьба моя была уже решена...»

Дальше – было все то, о чем упоминают многие другие жертвы той страшной системы. Рабский труд в спецпоселении. Побег – от жестокости начальника леспромхоза… Арест, смертный приговор, чудом замененный 10 годами лагерей…. Затем новые приговоры…. Работа на лесоповале, в морге, в шахте…

Как этой женщине удалось выстоять? Ведь она добровольно бралась за любую работу, и не пыталась облегчить себе участь, везде поступая «по совести». Делилась едой с другими, хотя основной лагерный закон самосохранения диктовал обратное. Не боялась говорить правду в глаза начальству… Отказывалась подписывать прошения о помиловании, подписки о неразглашении… «Требовать справедливости не могу, просить милости – не хочу». «Человек стоит столько, сколько стоит его слово».

Видимо, причина – в том, что Керсновская попала в советскую систему извне, из другого общества, и попала взрослым сформировавшимся человеком, с четкими взглядами, убеждениями, и…. внутренней свободой. Система может сломать только то, что имеет с ней что-то общее. А Евфосиния обладала редким даром – быть свободной даже в самой угнетающей, самой жестокой реальности. А еще – даром радоваться каждому светлому лучику, каждой мелочи, даже в той ужасной действительности… Однажды, украв у следователя пистолет, она хотела покончить с собой… но передумала, увидев небо в окошке камеры… Не зря, наверно, ее имя было Евфросиния, что означает «радостная».

После освобождения в 1952 г., Керсновская жила сначала в Норильске, а затем в Ессентуках. Из Румынии, отказавшись от гражданства этого государства, к ней приехала старушка-мать. После ее смерти в 1964 г., выполняя данное ей обещание, Евфросиния начала писать свои мемуары. Они занимают 2200 рукописных страниц.

Эти воспоминания уникальны и не сравнимы с другими свидетельствами о ГУЛАГе, благодаря рисункам. Их – около 700, и они являются бесценным историческим документом, воспроизводя жестокие реалии в подробностях, недоступных фотографиям, Ведь фотографа не позовут ни в переполненную «теплушку», ни на ночной «шмон», ни в морг… Альбомы (а чаще простые ученические общие тетради) Керсновской - это иллюстрированная летопись ее жизни, казалось бы, после драматических событий отрочества, пришедшегося на гражданскую войну, устоявшейся и так мирно и уютно протекавшей в родительском доме, на плодородной бессарабской земле. Последние счастливые минуты - полная чашка собранной малины... Ничего еще не понимающая малышка-родственница, горюющая о своих новеньких платьицах, которые конфисковали вместе со всем остальным имуществом... А дальше - дальше на листках в линейку и клеточку - все то, о чем читатели лагерных мемуаров знают, но далеко не каждый имеет зрительное представление. "Шмон", "жмурики", "коблы"... На аккуратных рисунках, выполненных, как отмечают многие исследователи, в стиле альбомной живописи 19 века, изображены самые ужасные и неприглядные стороны лагерной жизни. Контраст между формой и содержанием рисунков разителен, но, может быть, именно потому они так врезаются в память.

Скончалась Евфросиния Антоновна 8 марта 1994 г.

Альбом «Наскальная живопись» - одно из первых изданий Керсновской, еще прижизненное. Название его не случайно. По рисункам первобытных людей мы можем сейчас судить об их быте и повседневной жизни. Ту же роль выполняют и эти зарисовки. Дай Бог, чтобы через много тысячелетий они служили исследователям свидетельством давно ушедшей в прошлое первобытной жестокости…

Тексты воспоминаний и рисунки Е.Керсновской размещены на сайте www.gulag.su