Cегодня актеру Владиславу Дворжецкому исполнилось бы 73 года.
Дата не круглая. И все-таки, я думаю, не стоит дожидаться юбилеев, чтобы вспомнить о талантливом человеке, тем более, что его уже нет среди нас, а значит - от нас зависит, жив ли он еще в нашей памяти.
Хотя нет... прежде всего это зависит от самого человека. Его личности…
В одной из социальных сетей существует группа «Владислав Дворжецкий - самый загадочный актер нашего кино». Источником названия послужили слова Леонида Филатова, сказанные им в передаче из цикла «Чтобы помнили».
В чем же заключается эта загадка?
Наверное – во всем. В стремительной и трагической актерской судьбе, длившейся всего около 10 лет. В неожиданном появлении на большом экране и очень ранней смерти… Невольно приходит в голову строчка из песни, звучавшей в одном из фильмов с его участием: «А для звезды, что сорвалась и падает, есть только миг, ослепительный миг». Сравнение мне кажется очень удачным. Метеор – «падающая звезда» - это обычно небольшой камешек, летящий в космосе по своей орбите, среди больших и малых планет. Их – мириады, но иногда какой-то из них попадает в поле притяжения Земли, входит в ее атмосферу – и вспыхивает очень ярко, заставляя любоваться своим полетом многих людей. Но сам – сгорает, порой не долетая до поверхности...
Впрочем, Владислав Дворжецкий вряд ли остался бы «серым неприметным камушком». Уж очень яркую внешность, в сочетании с одаренностью, дала ему природа. Высокий рост, высокий лоб, огромные голубые глаза – причудливое сочетание славянских (со стороны отца) и грузинских (со стороны матери) генов. Плюс – происхождение. Отец – Вацлав Янович Дворжецкий - потомственный польский дворянин, в молодости прошел круги ада в ГУЛАГе, а выйдя на свободу, стал актером. Мать – Таисия Владимировна Рэй – балерина, хореограф…
Но сам Владислав поначалу не думал об актерской карьере. В театральную студию при Омском ТЮЗе он поступил в возрасте 26 лет, имея за плечами медицинское училище, службу в армии, работу акушером….
После окончания студии его ждала обычная работа молодого актера, делающего первые шаги в профеессии – массовка, сказки.. Кроме того, в Омском ТЮЗе все его знали с детства как Владика, для всех он был прежде всего сыном Вацлава Яновича, который к тому времени приобрел большую известность как театральный актер и начал сниматься в кино.
И тут – случай. Такой случай, который заставляет всерьез задуматься о вмешательстве потусторонних сил в человеческую жизнь.
Об истории появления Владислава Дворжецкого в картине «Бег» по пьесе Михаила Булгакова пишет в своих воспоминаниях один из режиссеров фильма, Владимир Наумов:
…Владислав пришел к нам в картину «Бег» странным, неожиданным образом. Наша ассистентка обратила внимание на фотографию молодого провинциального актера и предложила его на роль Тихого – начальника контрразведки. Поразительны были его глаза… Потом мы с Аловым подумали, что еще лучше он подходит на роль солдата Крапилина, которую потом сыграл Олялин. Вызвали на пробы, утвердили. Потом я говорю: «Слушай, Алов… А не взять ли нам этого Дворжецкого на Голубкова?» По-моему, даже и вызывать мы Владика не стали на пробы, а выслали ему телеграмму в Омск с неожиданным, как я полагаю, для него содержанием и утвердили на Голубкова.
А между тем на роль Хлудова пробовались все актеры, которых себе только возможно было представить, и известные и неизвестные… но ни в ком Хлудова, каким он нам с Аловым представлялся в нашей будущей картине, мы не находили. Сроки съемок уже были назначены, а у нас все еще не было главного героя. Положение было катастрофическое, и в этой нервной атмосфере, как призрак, над нами все время «висел» Владик Дворжецкий… Пробы всё шли, а мне все яснее и чаще вспоминался этот самый актер из Омска. Он просто поселился у меня в голове и вместе со мной, как бы глядя на эти чужие «хлудовские» пробы, как бы оттуда, из Омска, тихо говорил мне: «Ну вот же я… Посмотри на меня, я – Хлудов».
….Каждый из нас втайне думал об этом молодом актере Дворжецком, чей облик уже не просто застрял в памяти, а благополучно обжился «там» и категорически не хотел «оттуда» выходить. Каждый из нас втайне не мог избавиться от идеи предложить попробовать этого парня на Хлудова, но мы молчали. Оба не могли сказать друг другу эти страшные слова, потому что боялись реакции: «Да ты что?! Этого молодого парнишку, который еще и перед камерой ни разу в жизни не стоял, – сразу на Хлудова?! Провал нам будет обеспечен!..» Действительно, идея была более чем рискованна: черт его знает, как всё обернется? Ведь у него совершенно никакого опыта, и о его актерских способностях мы могли только догадываться, предполагать… Встанет он перед камерой, зажмется, и что тогда мы все будем делать? Останавливать картину?.. Кто-то из нас (сейчас даже не помню кто) все-таки решился: «Слушай, а давай попробуем его, а?» – «Давай!» – последовал вздох облегчения. Словно гора с плеч!..
«Бег» стал необычайным явлением для советского кинематографа 70-х годов. Одним из первых, этот фильм показал белогвардейцев и эмигрантов не как шаблонных злодеев, а как живых, страдающих людей. Голубков, Серафима, Чарнота – вызывают живое сочувствие. Совсем иное дело – Хлудов. Его образ и в пьесе, и в фильме – пугающ, почти демоничен. Жестокий вешатель, которому является по ночам один из солдат, замученных им… Временами – почти впадающий в безумие… И одновременно – испытывающий страшную тоску по родине. Впрочем, он близок другим булгаковским персонажам – например, Понтию Пилату – похожи даже их описания в тексте.
У молодого артиста были замечательные внешние данные для этого образа, и совсем не было опыта. Но режиссеры смогли помочь ему, «выхватить» нужные им черты внешности - жесты, манеру, походку, - и «вылепить» из них потрясающую роль. Недавний актер массовки проснулся знаменитым.
Тот же Владимир Наумов так говорит об актерском таланте Дворжецкого:
«Актером Владислав был, конечно, необыкновенным. Кого я только не снимал – самых выдающихся, прославленных и знаменитых, и не только отечественных… Все разные, каждый по-своему уникален, и во Владике была своя выдающаяся ценность – он обладал магическим, каким-то особым мистическим свойством притягивать внимание к собственной персоне. Этой способностью обладают все крупные актеры. Ну, вот, казалось бы, Ален Делон – ничего не делает… Если он будет просто идти по тротуару среди ста человек, то среди этих ста вы заметите именно его. Вы обратите внимание на то, как он идет, как снимает плащ, как надевает шляпу, как берет телефонную трубку… Он все делает по-своему. Владик – умел молчать на экране. А это очень трудно!.. Говорить натурально научились все. Актеры, как любил повторять Алов, «наблатыкались» будь здоров, после итальянского неореализма все говорят натурально. Стоит раскопать смысл сцены, заглянуть в ее суть поглубже – и сыграть ее уже легко, только будь естественным, и никаких проблем. Но это только кажется. А в действительности… Великий русский артист Мочалов мог молчать на сцене несколько минут, и зритель не мог от него оторваться… И вот таким магическим свойством обладал Владик Дворжецкий. Он владел тем редким даром, который мы называем «внутренняя тишина».
В облике Владислава отражался его богатый внутренний мир. Он много читал, сам пытался писать стихи и прозу. Вот, например, отрывок из его дневника – о «свидании» с пишущей машинкой:
«…На столе стоит пишущая машинка «Колибри» в чехле…
От одного взгляда на нее что-то такое происходит внутри, сердце начинает биться слишком часто, что при его нынешнем положении противопоказано (писалось вскоре после перенесенного инфаркта – И.П.), и хочется не думать о ней и не можешь…
Это как при втором или третьем свидании с любимой, когда уже знаешь, что будешь ей говорить, какие ласковые слова и как нежно притрагиваться… Всё ведь надо заново пережить, отстучать сердцем, отболеть им так же, как тогда…
…Я подхожу к ней и осторожно кладу руку, тихо-тихо, хоронюсь сердца, приучаю его, рука начинает медленно скользить вбок, вот и первая кнопочка… Осторожнее, чтобы не спугнуть… Едва уловимый щелк грохочет, и вот сердце уже у горла!.. Мне уже всё равно, сердцу не хватает места… Вторая кнопка… Я начинаю срывать с нее остатки грубой для ее тела одежды… Вот ОНА! Вот она, готовая принять меня, мое, сделать это нашим!.. Нельзя мне, у меня с вашей сестрой должна быть мир-дружба… Но как справиться с этим невозможным желанием?.. Я касаюсь первой клавиши, и сердце начинает грохотать в унисон с ее мелодичным постукиванием, какое счастье, что я не умею быстро печатать, иначе бы оно – это мешающее мне обладать ею сердце – лопнуло бы окончательно!..»
В книге Я. Гроссмана «Вацлав Дворжецкий. Династия» - собраны биографические и мемуарные материалы обо всех троих актерах – отце и сыновьях. Есть там отрывки из дневника Владислава, записки его отца, Вацлава Яновича, посвященные годам, проведенным в лагерях, воспоминания младшего брата, Евгения (на момент издания книги, он был еще жив…)
У Владислава было трудное детство. Он родился незадолго до второго ареста отца. Маленькому, ему часто доставалось от сверстников за то, что он – сын «врага народа». После освобождения отец не вернулся в семью. Между ним и сыном были непростые отношения, а после – и творческое соперничество. Вацлав очень критически относился к актерским работам старшего сына, и, как пишет в своих воспоминаниях Евгений, ни разу не назвал его хорошим актером.
Да и у самого Владислава, судя по всему, не было уверенности в том, что он делает именно то, что должен, что он раскрывает весь свой потенциал, или наоборот - не ставит ли планку слишком высоко. Взять хотя бы эту резкую смену профессии – театральная студия после нескольких лет работы по медицинской специальности. Да и после, уже будучи всесоюзно известным, он размышлял, не бросить ли ему все, и не уехать ли с геологической партией….
Конечно, он оказался в сложной ситуации испытания неожиданным успехом. Зрительская любовь к нему только росла со временем, тем более, что, начав с образов «антигероев» - Хлудова, уголовника Карабанова – он перешел в разряд «положительных героев» - играл путешественников, ученых, революционеров… До сих пор по телевизору идут «Капитан Немо» и «Земля Санникова»…
Его выразительное лицо, глаза, – были созданы для кинематографа, как будто специально для крупного плана. Он с благодарностью пользовался этим богатством – но в то же время переживал о том, что не может в полной мере раскрыться в театре. Ему было трудно переключиться на театральную манеру игры, он не любил нарочитой громкости голоса, преувеличенности, без которой в театре никак.
В дневниках остались раздумья о роли природных задатков и работы над собой:
«…Часто, слушая вокал, свободный от жемaнствa, искусственности и напряжения, мы говорим, что тaкой-то или тaкaя-то поет природой, естеством… С тем же успехом мы можем утверждать, что кaкой-нибудь умопомрачительный прыжок через препятствие, совершенный чистокровным скакуном в состязаниях нa Кубок нации, - есть зaслугa одной лишь всесильной и неотесанной природы, или же докaзывaть, что маститый чемпион велогонок взбирается нa кручи альпийских перевалов быстрее всех лишь блaгодaря природе своих мускулов и особому строению сухожилий. Не требуется, мол, зaнятий, не требуется репетиций, упражнений, диеты, не нужно методa, стиля, рaботоспособности, дaрa сaмокритики, умения рaспределять силы. Всё это излишне кaк для вокaлистa, тaк и для скaкунa и велосипедистa. Обо всем позaботятся природa, удaчa, счaстливый случaй. Всё можно свести к статистической вероятности, к физическим условиям. Роль интеллектa, упорных занятий, вообрaжения, мужествa, умения собрaться окaзывaется по тaкой логике рaвной нулю. Кaких только глупостей не повторяют нaсчет роли природы и везения, зaбывaя, что еще Дaнте предостерег:
…нa перине лежa
Ни слaвы не добыть, ни одеялa!»
Осложнялось это еще и тем, что работа в кино не приносила ощущения полного творческого удовлетворения. Виновато в этом было и само время, в котором ему выпало жить и сниматься. На дворе были семидесятые – годы брежневского застоя. На киностудиях сплошным потоком снимаются производственные драмы, фильмы в духе соцреализма….
Один из друзей Владислава сравнил большинство его ролей – с «забиванием гвоздей микроскопом». Режиссерам требовалось от него слишком мало. А он – мечтал о «Фаусте», говорил о «Вие», думал о «Мастере и Маргарите». Но осуществить такие постановки тогда не могли даже разглядевшие и понявшие его актерскую суть Алов и Наумов. Даже они после «Бега» предложили ему лишь небольшую роль короля Филиппа в «Легенде о Тиле». Еще одна удача – тоже роль не главная – Бертон в «Солярисе» Тарковского.
А остальное….
Я видела почти все фильмы с его участием, и невольно тоже ловлю себя на мысли, что ожидаешь от фильма, от героя – намного, намного большего. С детства мне дороги «Капитан Немо» и «Земля Санникова» - но все же я не могу не видеть их недостатков, да к тому же – рассчитаны они на детскую аудиторию. Интересен мне и фильм «Возврата нет» по повести Анатолия Калинина, где Дворжецкий играет вместе с Нонной Мордюковой – показанной непростой человеческой ситуацией… Недавно посмотрела трехсерийный телефильм «Встреча на далеком меридиане» - по роману М. Уилсона. Несмотря на то, что сюжет сейчас воспринимается с улыбкой – герой Дворжецкого, американский физик, приезжает в СССР и открывает, какие тут все, вопреки американской пропаганде, честные и работящие и замечательные, как здорово с ними сотрудничать, и т.д. – фильм мне все же понравился, а роль Никласа Реннета показалась интересной – он в центре картины, показаны его раздумья, сомнения, видно, как человек меняется… И все же… «забивание гвоздей микроскопом» не выходит из головы….
А что творилось в голове и сердце самого Владислава? Можно лишь отчасти предполагать. Многие говорят, что он был закрытым человеком. Приветливым, вежливым, внимательным – но приоткрывающим себя только до каких-то пределов,
Отрывки из дневников, воспоминания друзей и коллег, говорят о том, что он жил в большом напряжении.
Сомнения. Поиски своего пути. Неудовлетворенность тем, что сделано.
Бешеный успех у публики. Однако, если не сниматься дальше – долго ли он продержится, этот успех?
Неустроенность в личной жизни. Долгое время у него не было квартиры. Плюс – трое детей от разных браков….
Все это вынуждало работать, торопиться…
В 1976 не выдержало сердце. Инфаркт, реанимация. Рекомендации ограничить нагрузки….
«Чaсы - это страшно, особенно страшно становится, когда обратишь на них внимание. Так, обычно их не замечаешь, есть они и есть, но стоит зaдумaться о времени как о чем-то вещественном, имеющем для тебя лично предел, и часы становятся носителем такого, от чего хочется выть, кричать, кусаться… Только все это безрезультатно, кaк во сне: ты что-то предпринимаешь, куда-то бежишь… Так и в этом случае: можно разбить ЧАСЫ, но ВРЕМЯ все равно будет отсчитываться, тaк, кaк ты это уже видел, ты уже это знаешь, наблюдал вспыхивающие беззвучно точки - секунды, появляющиеся ниоткуда цифры минут…
И в такт этим вспыхивающим точкам в мозгу звучат слова: меньше, меньше, меньше…
Меньше становится не времени, a тебя самого…»
И все же он продолжал работать. Продолжал сниматься. В Театре киноактера сыграл в спектакле «Чудо святого Антония» по пьесе М. Метерлинка. Ездил по стране, участвуя во встречах со зрителями…
С одной из таких поездок – в Белоруссию – он не вернулся. Вечером 28 мая 1978 года он умер в Гомеле, в гостиничном номере. Ему было 39 лет, 1 месяц и 2 дня.
Есть довольно жесткие мнения – о том, что Владислав не был способен на большее, чем он делал, или, во всяком случае, не успел развиться. Вот что пишет его партнер по «Бегу» Михаил Ульянов:
«Думаю, что выше «Бега» Влад ничего не сделал. Наумов фонтанировал всякими идеями и придумками, а Алов был более земным, и они друг друга очень уравновешивали. Они лепили Владика, а он был всецело в их руках. И в результате они вылепили замечательный характер. Но это все – киноработа. Это работа, в которую иногда берут типаж человека, далекого от кино и от профессии актера, и оказывается, что он делает все выше, чем актер-профессионал. Он не играет, а существует. И вот что-то в этом роде, я думаю, происходило и с Владиком. Он ничего не играл, а просто существовал в заданных Аловым и Наумовым координатах, в четко заданном эмоциональном режиме, в строго обговоренном психофизическом состоянии. Уверен, что в театре Владик не сыграл бы Хлудова так, как это получилось у него в картине Алова и Наумова, потому что театр требует образа, а кино – типажа. В театре на типаже ничего нельзя сделать, а у Влада было совершенно поразительное лицо – лицо человека-марсианина и пока еще полное отсутствие опыта.
…Потом я видел Владика в других картинах, в которых он, как мне кажется, ничего не играл, а только воплощал замыслы режиссера. Самого Владика в этих ролях не было. При том, что внешне Владик был очень красив и необычен, актерски, на мой взгляд, он так и не успел дозреть, осознать свой потенциал, свои резервы и границы, изучить и понять себя – как инструмент актерской игры. И, безусловно, он вырос бы в крупного и серьезного актера, если бы не такая ранняя смерть. В нем была порода. Порода, так сказать, еще не раскрытая, еще не расцветшая. Увы, так и не расцветшая…»
Но мне ближе слова Владимира Наумова, сказанные им в одной из передач, повященных 70-летнему юбилею актера: «Его ниша – актера для глубоких, философских ролей – до сих пор в нашем кино никем не заполнена».
