А в Лениграде шел снег. Вспушились голые ветви Александровского сада. Мягко выбелился ледок, стянувший сизые разводья Невы. Ударила петропавловская пушка, взметнув ворон из-под стен. — Ким приехал! Колпак Исаакия плыл. Медный всадник ссутулился под снежным клобуком. Несли елки. — Дьявол дери… Ким! — Здор-рово! Ким! Бродяга! Ух! — Ну… здравствуй, Ким! Старина… — Кимка! Ах, чтоб те… Кимка, а! — Салют, Ким. Салют. — Ки-им?! — Братцы: Ким! Билеты спрашивали еще от остановки. Подъезд светился у Фонтанки. Высокие двери не поспевали в движении. Билетерши снисходили в причастности искусству. Программки порхали заповедно; шум предвкушал: сняв аплодисменты, двинулся занавес. — За встречу! — Ким! — твой приезд. — Гип-гип, — р-ра!! — Горька-а! Ну-ну-ну… — эть! — Ха-ха-ха-ха-ха! — Ти-ха! Ким, давай. — И чтоб всегда таким цветущим! — Позвольте мне себе позволить… э-э… от нашего… э-э… — «Пр-риходишь — привет!» — Ну расскажи хоть, как ты там? — Спой что-нибудь, Ким. Эй, дай гитару. — Пойдем потанцуем! Раскрывается свежее тепло анфилад, зеленая и призрачная нестеровская дымка, синие сарьяновские тени на горящем песке, взрывная белизна Грабаря, сиреневый парящий сумрак серовской балерины и предпраздничная скорбь Демона. — Отлично выглядишь! ЗдОрово! — Надолго теперь? — Молоток. Завидую я тебе!.. — Ну ты даешь. — Расскажи хоть поподробнее! — Все такой же красивый. — Что, серьезно? — Одет прекрасно. — Где? Ой, я хочу на него посмотреть! Назавтра день был прозрачный, оттепель, влажные ветви мотались в синеве, капало с блестящих под солнцем крыш, девушки, блестя глазами, гуляли по набережным, и большой водой, фиалками и талым подмерзающим снегом пахли сумерки. — Мощный мужик. — Ну авантюряга! — Вот живет человек так как надо! — Не каждый так может, слушай. — Этот всегда своего, в общем, добивался. — Ким, ну идем! — Значит, в восемь, Ким! — Так жду тебя обязательно. — Завтра-то свободен? Всё, соберемся. Приходи смотри! — Так в субботу, Ким, мы на тебя рассчитываем. — На дне рождения-то будешь? — Да давай, Ким, не сомневайся, тебе там понравится! В филармонии было душно, музыка звучала в барабанные перепонки, тихо вступили скрипки, нарастая, музыка прошла насквозь, захватила в мерцании и сполохах, и в отчаянии заламывала руки и падала женщина на угрюмом берегу, метались под тучами чайки, и накатилась, закрывая все в ярости, огненная волна, стены городов рушились в черном дыму, гремел неотвратимо тяжелый солдатский шаг, но среди этого запел, защелкал невесть откуда уцелевший дрозд, и утренний ветер пробежал по высокой траве, березки затрепетали, в разрыве лазури с первым утренним лучом показался парус, он рос победно, и только пена кипела в прибрежных скалах. «Да. Эдуард слушает. Что?! Ким, драть твои веники!! Старик сто лет когда скотина давай идет титан конечно. Да как, у меня нормально. Митьке? Пятый уже, недавно вот стихотворение выучил. Анька молодцом, вертится. Обязательно, о чем речь, сейчас я смоюсь с работы. Подходи, подходи! Да у меня и останешься, и не думай, что отпущу… кто стеснит — ты? с ума сошел! Посидим хоть душу отведем. Отлично! Добро!» — Здорово! — Даже так? — Помнишь!.. — Помнишь… — Помнишь… — Помнишь… — Помнишь… — Помнишь… Официант склоняет пробор: коньячок, икорка; оркестр в полумраке. Покойно; вечер впереди; твердые салфетки; по первой. Женщины красивы. — Танька — вон, русый, высокий. — Это и есть тот знаменитый Ким? Хм. Симпатичный…….?

«- откуда ты взялся такой… господи… мне кажется, я знаю тебя давным-давно… Поцелуй меня еще… милый…» Витрины в гирляндах ярки. Длинноногая дива склонилась к окошечку кассы. Светлые волосы легли по белой шубке. Короткая шубка задиралась. Девушка чуть приседала, говоря к кассирше. Открытые бедра подавались в прозрачных чулках. Она отошла к прилавку, переступая невероятно длинными и стройными ногами, гордая головка возвышалась. — Дорогой! Заходи же скорее, заходи! — Спасибо, ну зачем же; спасибо, родной. О! Боренька, ты посмотри какая прелесть. — Да не снимай ты туфли ради бога. Ниночка, скажи ему. — Ну дай-ка я тебя поцелую. Да загорелый ты какой! — Выглядишь ты прекрасно, должен тебе сказать. — И как раз к обеду, очень удачно! Боренька, достань белую скатерть из шкафа. — Так; водка у нас есть? — хорошо. Сейчас я только позвоню Черткову, скажу, что мы сегодня заняты. — Ну дай же я на тебя посмотрю-то как следует. — Ниночка, где у нас в холодильнике семга оставалась? — Кушай ты, милый, не стесняйся, давай-ка я еще подложу. — Ну, как твои успехи? А что делать собираешься? Болельщики выламывались из троллейбусов. Из надеющихся доказывал книжкой рыбфлота. Шайба щелкала под рев. Лед в хрусте пылил веерами. Короткие выкрики игроков. Транслирующий голос закреплял взрывы игры. — Привет, Ким! — Как дела, Ким? — Здравствуй, Ким. — Здравствуй. — Здравствуй. — Ким приехал. — Он мне звонил вчера. — А мы с ним в пять встречаемся, присоединяйся. — Давно, давно я его не видел. Неимоверно морозный день калился в багровом дыму над Марсовым полем. Побелевшие деревья обмерли над кровоточащим солнцем, насаженным на острие Михайловского замка. Звон стыл. — За встречу! — Ким! — твой приезд. — Гип-гип, — р-ра!! — Горька-а! Ну-ну-ну… — эть! — Ха-ха-ха-ха-ха! — Ти-ха! Ким, давай. — И чтоб всегда таким цветущим! — Позвольте мне себе позволить… э-э… от нашего… э-э… — «Пр-риходишь — привет!» — Ну расскажи хоть, как ты там? — Спой что-нибудь, Ким. Эй, дай гитару. — Пойдем потанцуем! Дети катались с горки, падали, ликующе визжа, теребили своих пап в саду Дворца пионеров. Светилась огнями елка, лохматый черный пони возил малышей, бренчал бубенчиками, струйки пара вылетали из широких мягких ноздрей. Румяный кроха восседал на папиных плечах, всплескивая радостно руками. — Как Ким-то? Что рассказывает? — Вчера его Гоша видел. Цветет! — Слушай, так что там насчет места в финансово-экономическом? — В четверг буду знать; позвоню тебе. — Если что — с меня причитается. Как твоя публикация? — Вроде удается пристроить в «Правоведении». В толпе наступали на ноги, магазины, автобусы, метро, толстые и тонкие, старость — молодость, осторожно — двери закрываются, портфели, сапожки, ондатры, сегодня и ежедневно, топ-топ-топ по кругу, вы проходите — не мешайтесь. — Еще что нового? — Вчера Кима видел. — Еще что нового? — Вчера Кима видел. — Еще что нового? Лыжню припорошило. Снежная пыль сеялась с сосен. Дымки стояли от крыш в серо-молочное небо. А здесь пахло промерзшим лесом, лыжной мазью, чуть овлажневшей шерстью свитера, руки с приятным автоматизмом выбрасывали палки, отталкивались, четко посылая; необыкновенно приятно было глотать лесной воздух. — Эдуард, Митька опять ночью кашлял. — Драть твои веники, звоню сегодня Иваницкому, у него есть знакомый хороший терапевт, а то что ж такое. — Позвони, пожалуйста, не забудь. Как твоя изжога? — Анька, отстань. Пью твой овощной сок. — Как Ким? — Нормально. — Увидишь — передай привет. Сегодня среда, у меня семинар; буду поздно. Купишь поесть. — Добро. — И Митьку заберешь из садика. — Могла не напоминать. Автобус был пуст, и темные улицы тоже пусты. Согреться удалось только на заднем сиденье, но там высоко подбрасывало и сильно пахло выхлопом. На поворотах слышно было, как звякают и пересыпаются в кассах медяки. — Боренька, ты совсем себя не бережешь. — Ниночка, не пили меня. Я купил на рынке парной телятины. — Милый, но зачем ты тащил эту картошку? — Умеренные нагрузки полезны. А еще нам достали билеты на Темирканова, я Черткову звонил. — Ты поблагодарил его? — А как ты думаешь? — Ким не давал о себе знать? — При мне нет. — Ну, ложись, ложись, отдохни. Вон до сих пор еле дышишь. — Сейчас, Ниночка, сейчас, положу все в холодильник. Девушка притоптывала, поглядывая на часы. Парень подошел, невзрачный какой-то, маленький. Они поцеловались дважды, она, сняв варежку, погладила его по щеке, он обнял ее за плечи, они ушли прижавшись друг к другу. — Танька — вот, тени французские, нужны? Ты что, того? Что — Ким?.. Мороз заползал за брюки и жестко стягивал бедра. Дубленка была короткая, ветер распахивал полы и продувал насквозь. Руки в карманах, ветер забирался в рукава до локтей. Зато пальцы не мерзли. Каждые несколько минут приходилось вытаскивать правую руку из кармана и тереть онемевший кончик носа кожаной холодной перчаткой. На перчатке всякий раз после этого оставался мокрый след. — Старик, моя статья будет в четвертом номере «Правоведения». — Король! Как ты ее все-таки умудрился там просунуть? — Уметь надо. — Рад за тебя. — Сигарету. Так вот, место в финансово-экономическом — сто тридцать пять без степени. Сеньшин (ты слышал) заинтересован в своем человеке, ему нужен молодой мужик против старых дур на кафедре. Смысл, пожалуй, есть. Я обещал, что ты дашь ответ послезавтра. — Смысл есть.. Подушка была тугая, постель свежая. От настольной лампы резало глаза, но в темноте толку не было. Четыре сигареты оставались в пачке. Под серым дождем таяли сугробы на пустой площади. В домах светились окна только лестничных площадок. В шесть часов зашаркал скребок дворника.