Дождь лил весь вечер, и свет фонарей тускло пробивался сквозь его пелену. Две сестры сидели в столовой. Старшая — Джулия — вышивала скатерть. Младшая — Анна — сидела у окна, неподвижно глядя на темную улицу. Она прижалась лбом к стеклу, неподвижно пошевелила губами и вдруг сказала:

— Я никогда не думала об этом раньше.

— О чем ты? — спросила Джулия.

— До меня только что дошло. Там же настоящий город под городом. Мертвый город там, прямо под нашими ногами.

Джулия поджала губы и быстрее заработала иголкой.

— Отойди-ка от окна, — сказала она. — Этот дождь на тебя что-то навевает.

— Нет, правда. Ты когда-нибудь думала об этих трубах? Они же лежат под всем городом, под каждой улицей и выходят прямо в море. По ним можно ходить, не наклоняя головы, — быстро говорила Анна, вдохновленная дождем, падавшим с черного неба, барабанившим по мостовой и исчезавшим под решетками люков на каждом перекрестке. — А ты бы хотела жить в трубе?

— Ну уж нет!

— Но ведь это же так забавно! Следить за людьми через щелочки. Ты их видишь, а они тебя — нет. Как в детстве, когда играешь в прятки, и никто тебя не может найти. А ты все время среди них, и все видишь, знаешь все, что происходит. Вот и в трубе так же. Я бы хотела…

Джулия медленно подняла глаза от работы.

— Послушай, Анна, ты действительно моя сестра? Неужели нас родили одни и те же родители? Иногда мне кажется, когда ты так говоришь, что мать нашла тебя под деревом, принесла домой и вырастила в горшке. А разумом ты как была, так и осталась.

Анна не ответила. И Джулия снова принялась за работу. Минут через пять, Анна сказала:

— Ты, наверное, скажешь, что мне это приснилось. Может, и так.

Теперь промолчала Джулия.

— Может этот дождь меня усыпил, пока я здесь сидела и смотрела на него. Я думала о том, откуда этот дождь берется и куда исчезает через эти маленькие дырочки в решетках, и что там — глубоко внизу. И тут я увидела их… мужчину и женщину. Они там, в трубе. Прямо под дорогой.

— И что же они там делают? — спросила Джулия.

— А они должны что-нибудь делать?

— Нет, если они сумасшедшие, — ответила Джулия. — В этом случае они могут и ничего не делать. Залезли в трубу и пускай себе сидят.

— Нет, они не просто залезли, — убежденно сказала Анна. Она говорила, как ясновидица, наклонив голову в сторону и полуприкрыв глаза веками. — Они любят друг друга.

— Час от часу не легче. Так это любовь заставляет их ползать по канализационным трубам?

— Нет, они там уже долгие-долгие годы.

— Не говори чепухи. Не могут они жить долгие годы в этой трубе, — рассердилась Джулия.

— А разве я сказала, что они там живут? — удивленно сказала Анна. — Нет, совсем нет. Они мертвые.

Дождь усилился и пулеметной очередью застучал по стеклу. Капли соединились и стекали вниз, оставляя неровные полосы.

— О, Господи, — сказала Джулия.

— Да, мертвые, — повторила Анна, смущенно улыбнувшись. — Он и она, оба мертвые.

Эта мысль, казалось, доставила ей какое-то умиротворение: она сделала приятное открытие и гордилась этим.

— Лучше бы ты поговорила о чем-нибудь другом.

— Анна засмеялась:

— Но позволь мне рассказать, как это начинается, как они возвращаются к жизни. Я так ясно это представляю, — она прижалась к стеклу, пристально глядя на улицу, дождь и крышку люка на перекрестке. — Вот они, там, внизу, высохшие и спокойные, а небо над ними темнеет и электризуется, — она откинула назад свои длинные мягкие волосы. — Вот оно светлеет, взрывается — и конец суше. Капли дождя сливаются в потоки, которые несут с собой мусор, бумажки, старые листья.

— Отойди от окна! — сказала Джулия, но Анна, казалось, не слышала ее.

— О, я знаю, что там внизу. Там огромная квадратная труба. Она стоит пустая целыми неделями. Там тихо, как в могиле. Только где-то высоко наверху идут машины. И труба лежит сухая и пустая, как кость в пустыне. Но вот капли застучали по ее днищу, как будто кто-то ранен и истекает кровью. Вот раздался раскат грома! А, может, это опять прогрохотала машина?

Теперь она говорила быстрее, часто дышала, прижавшись к стеклу, как будто прошла уже изрядную часть дистанции.

— Вода сочится узенькими змейками. Они извиваются, сливаются вместе, и вот уже одна огромная плоская змея ползет по дну трубы. Эта змея втягивает в себя все потоки, которые текут с севера и с юга, с других улиц, из других труб. Она корчится и втекает в те две маленькие сухие ниши, о которых я тебе говорила. Она медленно огибает тех двоих, мужчину и женщину, которые лежат, как японские кувшинки.

Она сжала пальцы, переплетая руки в замок.

— Оба они впитывают воду. Вот они уже пропитались водой насквозь. Вода поднимает руку женщины. Сначала кисть, чуть — чуть, потом предплечье, и вот уже всю руку и еще ногу. А ее волосы… — она провела по своим волосам, спадающим на плечи. — Ее волосы свободно всплывают и распускаются, как цветы в воде. У нее голубые глаза, но они закрыты…

На улице стемнело. Джулия продолжала вышивать, а Анна все говорила и говорила. Она рассказывала, как поднимается вода и увлекает за собой женщину, приподнимает ее, ставит вертикально.

— И женщина не противится, отдаваясь во власть воде. Она так долго лежала без движения и теперь готова начать ту жизнь, которую подарит ей вода. Немного в стороне мужчина тоже приподнимается водой.

И Анна подробно рассказывает, как потоки медленно сближают их обоих.

— Вода открывает им глаза. Вот уже они могут видеть друг друга, но еще не видят. Они кружатся в водовороте, не касаясь один другого. — Анна повернула голову, ее глаза были закрыты. — И вот их взгляды встречаются. В них вспыхивает фосфорический огонек. Они улыбаются… Они протягивают друг другу руки…

Джулия оторвалась от вышивания и пристально посмотрела на сестру:

— Хватит!

— Поток заставляет их коснуться друг друга, поток соединяет их. О, это самое совершенство любви — два тела, покачиваемые водой, очищающей, освежающей. Это совсем безгрешная любовь…

— Анна! Прекрати сейчас же!

— Ну, что ты! — обернулась к ней Анна. — Они же не думают ни о чем, правда? Они глубоко внизу, и им нет до нас дела.

Положив одну руку на другую, она мягко перебирала ими. Свет уличного фонаря, падавший на ее руки, то и дело прерывался потоками дождя и создавал впечатление, что они действительно находились в подводном мире. Между тем, Анна продолжала, как бы в полусне.

— Он высокий и безмятежный, широко раскинул руки. — Она жестом показала, как высок и легок он был в воде. — А она — маленькая, спокойная и какая-то расслабленная. Они мертвы, им некуда спешить, и никто не может приказать им ничего. Их ничто не волнует, не заботит. Они спрятались от всего мира в своей трубе. Они касаются друг друга руками, губами, а когда их выносит на перекресток труб, встречный поток тесно соединяет их… Они плывут рука в руке, покачиваясь на поверхности, и кружатся в водоворотах, неожиданно их подхватывающих, — она провела руками по стеклу, забрызганному дождем. — Они плывут к морю, а позади тянутся трубы, трубы… они плывут под всеми улицами — Гриншоу, площадь Эдмунта, Вашингтон, Мотор-Сити, Океан-Сайд и, наконец, океан. Они проплывают под табачными лавками и пивными, под магазинами, театрами, железнодорожными станциями, под ногами у тысяч людей, которые даже не знают или не думают об этой трубе…

Голос Анны осекся. Она замолчала, потом спокойно продолжала:

— Но вот день проходит, гроза уносится прочь. Дождь кончается, сезон дождей позади, — она, казалось, была разочарована этим. — Вода убегает в океан, медленно опуская мужчину и женщину на пол трубы, — она опустила руки на колени, не отрывая глаз от них. — Вода уходит и забирает с собой ту жизнь, которую дала этим двоим. Они ложатся рядом, бок о бок. Где-то наверху восходит и заходит солнце, а у них вечная ночь. Они спят в блаженной тишине. До следующего дождя.

Ее руки лежали на коленях ладонями вверх.

— Красивый мужчина, красивая женщина… — пробормотала она, наклонив голову и зажмурив глаза. Внезапно Анна выпрямилась и посмотрела на сестру.

— Ты знаешь, кто это? — горько улыбнулась она.

— Джулия не ответила, она с ужасом смотрела на сестру, бледная, с трясущимися губами.

— Мужчина — это Френк, вот кто! А женщина — это я! — почти выкрикнула Анна.

— Анна! Что ты…

— Да, Френк там!

— Но Френк пропал несколько лет назад, и уж, конечно, он не там, Анна!

— Он, наверное, очень одинокий человек, который никогда, нигде не путешествовал.

— Откуда ты знаешь?

— Он так похож на человека, который никогда не путешествовал, но очень бы хотел этого. Это видно по его глазам.

— Так ты знаешь, как он выглядит?

— Да, очень больной, очень красивый. Знаешь, как болезнь делает человека красивым? Она подчеркивает тончайшие черты его лица.

— И он умер?

— Да! Пять лет назад, — Анна говорила медленно и распевно, опуская и поднимая ресницы и в такт со словами. Казалось, она собирается рассказать длинную, одной ей известную историю, начав ее медленно, а затем все быстрее и быстрее, пока не достигнет кульминации с широко раскрытыми глазами и дрожащими губами. Но сейчас было медленное начало, хотя в ее голосе слышались приглушенные нервные нотки.

— Пять лет назад этот человек шел по улице. Он знал, что ему еще много дней придется ходить по той же самой улице. Он подошел к крышке люка, похожей на железную вафлю, заглянул туда и услышал, как внизу, под его ногами, шумит подземная река, как она несется прямо к морю. — Анна вытянула руку вперед. — Он медленно наклонился, отодвинул крышку люка и увидел несущийся поток и металлические ступеньки, уходящие в него. Тогда он подумал о ком-то, кого он очень хотел любить, но не мог. И пошел вниз по ступенькам, пока не скрылся совсем…

— А как насчет нее? — спросила Джулия, перекусывая нитку. — Когда она умерла?

— Я точно не знаю. Она какая-то новенькая. А может быть она умерла только что… Но она мертвая. Удивительно прекрасная и мертвая. — Анна восхитилась образом, возникшем у нее в сознании. — Только смерть может сделать женщину действительно красивой. Вся она становится воздушной, и волосы ее тончайшими нитями развеваются в воде. Никакие школы танцев не могут придать женщине такой легкости, грациозности, изящества. — Анна сделала рукой жест, выражавший утонченную грациозность.

— Он ждал ее пять лет. Но до сих пор она не знала, где он. Но теперь они вместе и останутся вместе навсегда… Когда пойдут дожди, они оживут. А во время засухи они будут отдыхать — лежать в укромных нишах, как японские кувшинки — старые, засохшие, но величавые в своей отрешенности.

Джулия поднялась и зажгла еще одну лампу.

Теперь Анна обращалась ни к кому — ко всем сразу — к Джулии, окну, стене, улице.

— Бедный Френк, — говорила она, глотая слезы. — Я не знаю, где он. Он нигде не мог найти себе места в этой жизни. Его мать отравила ему все существование! И он увидел трубу и понял, что там хорошо и спокойно. О, бедный Френк! Бедная Анна, бедная я, бедная! Джулия, ну почему я не удержала его, пока он был со мной! Почему я не вырвала его у матери!

— Замолчи! Замолчи сейчас же, и чтобы я этого больше не слышала!

Анна повернулась к окну и, тихонько всхлипывая, положила руку на стекло. Через несколько минут она услышала, как сестра спросила:

— Ты кончила?

— Что?

— Если ты кончила реветь, то иди сюда и помоги мне, а то я не справлюсь до утра.

Анна подняла голову и подсела к сестре.

— Ну что там?

— Здесь, и вот здесь, — показала Джулия.

Анна взяла иголку и села поближе к окну. Сумерки сгущались, темнота усиливалась дождем, и только вспыхивающие время от времени молнии освещали крышку люка на мостовой.

Примерно полчаса они работали молча. Джулия почувствовала, что у нее слипаются глаза. Она сняла очки и откинулась в своем кресле. Буквально через тридцать секунд она открыла глаза, потому что хлопнула входная дверь и послышались чьи-то торопливые удаляющиеся шаги.

— Кто там? — спросила Джулия, нащупывая свои очки. — Кто-то стучался, Анна?

Она, наконец, одела очки и с ужасом уставилась на пустой стул, на котором только что сидела Анна.

— Анна! — она вскочила и бросилась в сени. Дверь была распахнута, и дождь злорадно стучал по полу.

— Она просто вышла на минутку, — дрожащим голосом сказала Джулия, близоруко вглядываясь в темноту. — Она сейчас вернется, правда, Анна, дорогая! Ну ответь же мне, сестренка!

Крышка люка на мостовой приподнялась и опустилась. Дождь продолжал выстукивать на ней свой ритм.