Открывать замки без ключа меня научил один парень, его звали Лео Лавателли. Оказывается, открыть обычный автоматический замок — вроде «американского» — очень просто. Вы вставляете отвертку в замочную скважину (сбоку, чтобы отверстие оставалось свободным) и пытаетесь повернуть ее. Она не поворачивается, потому что там внутри имеются штырьки, которые должны быть подняты на определенную высоту (ключом). Поскольку замок сделан не идеально точно, он в большей степени держится на одном штырьке, чем на всех остальных. Если вы теперь засунете туда специальной формы проволоку — скажем, канцелярскую скрепку с расплющенным концом, и будете тыкать ею во всех направлениях, вы рано или поздно поднимете этот единственный штырек, на который приходится большая часть нагрузки, как раз на нужную высоту. Замок чуть-чуть подается, так что первый штырек остается на месте — он уже не может опуститься назад. Теперь большая часть нагрузки приходится на другой штырек, и вы продолжаете действовать методом случайного тыка еще несколько минут, пока все штырьки не встанут как надо.

Отвертка постоянно соскальзывает, и вы слышите «тик-тик-тик», и это сводит вас с ума. Там есть такие маленькие пружинки, которые толкают штырьки назад, после того, как вынут ключ, и вы слышите, как они щелкают, когда вы убираете отвертку (иногда вы нарочно убираете отвертку, чтобы узнать, продвинулись ли вы хоть на шаг — может, вы давите слишком сильно, или еще что-нибудь не так). Так что вы действуете подобно Сизифу: всегда возвращаетесь к подножию горы.

В общем технология довольно проста, но требует практики. Нужно научиться давить на отвертку с определенной силой: достаточно сильно, чтобы удерживать штырьки в поднятом положении, но, самое главное, не настолько сильно, чтобы мешать им подниматься. Большинство людей не осознает, что не так уж трудно открыть те замки, на которые они без конца запирают себя и других.

Когда мы начинали работать над атомным проектом в Лос-Аламосе, все делалось в такой спешке, что ничего не было подготовлено как следует. Все наши секреты — всю информацию об атомной бомбе — мы держали в бюро, которые, если вообще имели замки, так только висячие, самое большее с тремя штырьками; открыть их было проще, чем банку пива.

Чтобы еще увеличить надежность, каждое такое бюро снабдили длинным железным прутом, проходящим через ручки ящиков, а этот прут, в свою очередь, крепился висячим замком.

Один парень говорит мне: «Смотри, какую новую штуку они добавили сюда — сможешь ты теперь открыть бюро?»

Я посмотрел на бюро сзади и увидел, что задние стенки ящиков не сплошные. В каждой из них была щель с проволочным стержнем, по которому мог свободно перемещаться зажим (держащий бумаги в ящике). Я залез сзади в один из ящиков, отодвинул зажим и начал вытаскивать бумаги через щель одну за другой. «Гляди-ка! — сказал я, — не надо даже открывать замок».

В Лос-Аламосе мы чувствовали, что делаем одно общее дело, и мы считали своим долгом указывать на недостатки. Я все время объяснял, что эти штуки ненадежны, что, хотя все _с_ч_и_т_а_ю_т_ их надежными из-за стальных прутьев и висячих замков, это ни черта не значит.

Если мне нужен был чей-нибудь отчет, а человек был в отъезде, я, чтобы показать, что замки ничего не дают, просто шел к нему в офис, открывал бюро и доставал нужную бумагу. Когда я кончал с ней работать, я возвращал ее назад: «Спасибо за отчет».

«Где ты его взял?»

«В твоем бюро»

«Но я _з_а_п_и_р_а_л_ его!»

«Я _з_н_а_ю_, что ты запирал его. Замки ненадежны»

В конце концов мы получили несколько новых бюро, которые имели кодовые замки фирмы «Мослер Сейф Компани». Там было три ящика. Когда верхний ящик был выдвинут, можно было свободно выдвинуть и два других. Чтобы открыть верхний ящик, нужно было повернуть ручку влево, вправо и снова влево, устанавливая числа кода, а затем установить число десять, — после этого внутри открывался шпингалет. Запереть бюро можно было, задвинув сперва оба нижних ящика, потом верхний, и заменив число десять любым другим, — тогда шпингалет поднимался обратно.

Это был, конечно, прямой, ничем не прикрытый вызов. Я обожаю загадки. Один парень пытается придумать защиту от другого парня; я должен перехитрить его!

Сначала следовало понять, как этот замок работает, так что я разобрал тот, который был на моем бюро. Устроен он был так. Три диска насажены на одну ось, один за другим, и в каждом диске имеется вырез. Чтобы замок можно было открыть, вырезы должны стоять в ряд, друг за другом, — тогда, если вы поставите число десять, маленькая фрикционная передача опустит шпингалет в образованный ими паз.

Чтобы крутить эти диски, на ручке с внутренней стороны имеется стерженек, и такой же стерженек торчит из первого диска на том же расстоянии от центра. Повернув ручку на один полный оборот, вы подцепляете первый диск.

С тыльной стороны первого диска тоже есть стерженек на том же расстоянии от центра, что и стерженек на лицевой стороне второго диска, так что когда вы повернули ручку дважды, вы подцепили уже второй диск.

Крутя ручку дальше, вы стерженьком, находящимся с тыльной стороны второго диска, цепляете стерженек на лицевой стороне третьего диска и поворачиваете третий диск в правильное положение, устанавливая первое кодовое число.

Теперь вы должны повернуть ручку в другую сторону на полный оборот, чтобы зацепить второй диск с другой стороны, и затем установить второе кодовое число, а с ним и второй диск.

Затем вы снова меняете направление и ставите на место первый диск. Теперь вырезы выстроились в ряд, и, выставив число десять, вы открываете бюро.

Я долго бился, но сделать ничего не мог. Я купил несколько руководств для взломщиков сейфов, но все они были похожи друг на друга. В начале книги вам рассказывают несколько историй о фантастических подвигах взломщиков сейфов, вроде женщины, попавшей в мясной холодильник и замерзающей там насмерть, но взломщик, вися вверх ногами, открывает его за две минуты. Или на дне океана лежат драгоценные меха, или золотые слитки, и взломщик ныряет туда и открывает сундук.

Во второй части книги вам объясняют, как взламывать сейфы. Тут начинаются всевозможные идиотские рекомендации вроде: «Имеет смысл попробовать дату в качестве кода, потому что многие люди любят использовать даты». Или: «Вникните в психологию владельца сейфа, подумайте, что он мог использовать при выборе кода». И «Секретарша часто боится забыть забыть код сейфа, поэтому она может записать его в одном из следующих мест: на ребре ящика стола, на списке фамилий и адресов…» и так далее.

Я все же _н_а_ш_е_л_ в этих книгах кое-что полезное о том, как открывать обычные сейфы; эта идея довольно проста. Обычные сейфы имеют еще одну ручку, наподобие дверной, и если с силой надавить на нее, то из-за неизбежных отклонений в размерах (как в случае замка) шпингалет, пытающийся пройти через вырезы в дисках (которые не стоят в ряд), давит больше на один диск, чем на другие. Когда вырез на этом диске заходит под шпингалет, раздается слабый щелчок, который можно услышать при помощи стетоскопа, или трение чуть-чуть уменьшается, и это можно почувствовать (натирать предварительно кончики пальцев наждачной бумагой не обязательно), и вы говорите себе: «Ага! Вот число!»

Вы не знаете, какое это число — первое, второе или третье, но вы запросто можете выяснить это, определив, сколько раз нужно повернуть ручку в другую сторону, чтобы снова услышать такой же щелчок. Если чуть меньше одного полного оборота — это первый диск, если чуть меньше двух — второй (с учетом поправки на толщину стерженьков).

Этот полезный прием проходит только с обычными сейфами, у которых есть еще одна ручка, так что я по-прежнему не знал, что мне делать.

Я пробовал применять к этим бюро всякие вспомогательные приемы; пытался, например, не открывая верхний ящик, отодвинуть задвижки двух нижних: откручивал винт на передней стенке и шарил внутри проволокой с петлей на конце.

Я крутил ручку очень быстро, а потом сразу ставил на десять, надеясь, что возросшее трение каким-то образом поставит диски в нужное положение. Я испробовал _р_е_ш_и_т_е_л_ь_н_о_ все. Я был в отчаянии.

Я также произвел некоторые систематические изыскания. К примеру, типичный код был 693221. Откроют ли сейф числа, близкие к этим? Если первое число 69, годится ли 68? Или 67? Для наших замков ответ был «да» для обоих, но 66 уже не годилось. Точно так же можно было промахнуться на два в большую сторону. Значит, проверять нужно лишь одно число из пяти: нуль, пять, десять, пятнадцать и так далее. Проверяя таким образом двадцать чисел из ста, мы получаем 8000 вариантов, вместо 1 000 000 вариантов при проверке всех возможных кодов.

Следующий вопрос был, за какое время я смогу перебрать эти 8000 вариантов. Предположим, первые два числа я набрал правильно, скажем, это числа 69—32, но я этого не знаю — я набрал 70—30. Теперь я могу пробовать двадцать возможных третьих чисел, не устанавливая каждый раз заново первые два. Пусть теперь я правильно набрал только первое число. Попробовав двадцать вариантов третьего числа, я двигаю второй диск лишь самую малость, и снова пробую двадцать вариантов третьего числа.

Я все время упражнялся на своем собственном сейфе, так что я мог делать все это чертовски быстро, не сбиваясь и не путая первое число. Подобно цирковому жонглеру, я добился абсолютного ритма и мог перебрать 400 вариантов кода меньше, чем за полчаса. Стало быть, я мог открыть сейф самое большее за восемь часов — в среднем за четыре часа.

В Лос-Аламосе был еще один парень, его звали Стейли, который тоже любил возиться с замками. Мы то и дело обсуждали эту проблему, но оба мы немногого добились. Когда мне пришла в голову идея, как открыть сейф в среднем за четыре часа, мне захотелось показать это Стейли, так что я пошел в один из офисов вычислительной лаборатории и спросил: «Вы не возражаете, если я использую ваш сейф? Я хочу показать кое-что Стейли».

В это время туда зашли несколько парней — техники или программисты — и один из них кричит: «Эй, все, глядите, Фейнман сейчас покажет Стейли, как открывать сейф, ха, ха, ха!» На самом деле я не собирался открывать сейф; я только хотел показать Стейли, как быстро перебирать два последних числа кода, не сбиваясь и не устанавливая каждый раз заново первое число.

Я начал: «Предположим, первое число — сорок, а в качестве второго числа мы пробуем пятнадцать. Мы крутим туда, потом ставим десять; снова туда, на пять дальше, и снова обратно, на десять, и так далее. Вот мы перебрали все возможные третьи числа. Теперь мы пробуем двадцать в качестве второго числа: мы крутим туда, потом на десять; на пять дальше, на десять; еще на пять дальше, на десять, ЩЕЛК!» Моя челюсть отвисла: первое и второе число оказались верными!

Никто не видел выражения моего лица, потому что я стоял к ним спиной. Стейли был очень удивлен, но мы оба быстро сообразили, что случилось, и я эффектным жестом распахнул верхний ящик и, как ни в чем не бывало, закончил: «И дело в шляпе!»

Стейли подыграл мне: «Я все понял; это замечательный метод» — и мы ушли. Все были поражены. Это было чистое везение. Теперь я имел репутацию _н_а_с_т_о_я_щ_е_г_о_ взломщика сейфов.

У меня ушло два с половиной года, чтобы дойти до этого (я ведь еще заодно работал над бомбой!), но я решил, что я победил эти сейфы, в том смысле, что если бы возникла реальная проблема — если бы кто-нибудь исчез или умер, и никто другой не знал бы кода, а содержимое сейфа было бы необходимо — я смог бы открыть его. После несообразных подвигов всех этих взломщиков в книгах это казалось мне вполне приличным достижением.

В Лос-Аламосе некуда было пойти развлечься, а как-то развлекаться надо было; играть с Мослеровским замком моего бюро было одним из моих развлечений. Однажды я заметил интересную вещь: когда верхний ящик выдвинут, а на циферблате оставлено десять (что всегда происходит, когда кто-то открыл бюро и вынимает из него бумаги), шпингалет по-прежнему опущен. Что значит, что шпингалет по-прежнему опущен? Это значит, что он находится в пазу, образованном тремя дисками, которые по-прежнему стоят как надо. А-а-а-а-а!

Если я теперь чуть поверну ручку, шпингалет поднимется; если я сразу вернусь на десять, он опять опустится, потому что паз все еще существует. Если я буду отходить каждый раз на пять чисел дальше, в какой-то момент шпингалет уже не опустится обратно, когда я вернусь к десятке: я повернул первый диск и разрушил паз. Последнее число, после которого шпингалет еще опускался, — это последнее число кода!

Я тут же понял, что я могу точно так же узнать и второе число: раз я уже знаю третье, я могу крутить ручку в другую сторону и сдвигать первый диск все дальше и дальше, пока он не зацепит второй и не разрушит паз. Последнее число, при котором шпингалет все еще опускался, будет вторым числом кода.

Если бы у меня хватило терпения, я мог бы узнать таким способом все три числа, но определять первое число таким хитрым путем будет куда более хлопотным делом, чем просто попробовать на запертом бюро все двадцать вариантов кода с уже известными вторым и третьим числами.

Я тренировался и тренировался, пока не научился извлекать два последних числа из открытого бюро, почти не глядя на циферблат. Теперь, когда я обсуждал физические проблемы у кого-нибудь в офисе, я прислонялся к открытому бюро и, вроде как иногда рассеянно играют связкой ключей, когда говорят, я покручивал себе ручку вперед и назад, вперед и назад. Время от времени я щупал пальцем шпингалет, так что мне не нужно было смотреть, опускается он еще или нет. Так я узнал последние два числа для многих бюро. Когда я возвращался к себе, я записывал эти числа на листке бумаги, который я хранил внутри замка моего бюро. Я разбирал замок каждый раз, чтобы достать листок — я считал это место очень надежным.

Очень скоро я стал набирать авторитет; происходило примерно вот что. Кто-нибудь окликал меня: «Эй, Фейнман! Кристи нет в городе, а нам нужен документ из его сейфа — ты можешь открыть его?»

Если я знал, что для этого сейфа у меня нет двух последних чисел, я просто говорил: «Прости, но я не могу сейчас помочь тебе; у меня такая-то срочная работа». В противном случае я говорил: «Ясное дело, могу, но мне нужно сходить за инструментами». Инструменты мне были ни к чему, но я шел в свой офис, открывал бюро, доставал свой листок и смотрел: «Кристи — 35, 60». Затем я брал отвертку, шел в офис Кристи и закрывал за собой дверь. Само собой, не следует показывать всем и каждому, как это делается!

Я оставался один и открывал сейф за пару минут. Все, что мне нужно было сделать — это попробовать самое большее двадцать первых чисел; потом я садился рядом и читал какой-нибудь журнал, минут пятнадцать-двадцать. Не стоило создавать впечатление, что это слишком просто; кто-нибудь мог смекнуть, что здесь дело нечисто! Потом я распахивал дверь и объявлял: «Он открыт».

Люди думали, что я открываю эти сейфы с нуля. Я поддерживал их убеждение, возникшее после того случая со Стейли, что я могу открыть мертвый сейф. Никто не догадался, что я извлекал из их сейфов два последних числа, несмотря на то — а может быть, именно потому — что я делал это _в_с_е_ время, как карточный шулер, который всюду появляется с колодой карт.

Я часто ездил в Окридж проверять технику безопасности на урановом заводе. Все это происходило в постоянной спешке, потому что время было военное, и однажды мне пришлось поехать туда в выходные. Было воскресенье, и мы собрались в офисе одного парня — какой-то генерал, глава или вице-президент какой-то компании, еще несколько важных шишек и я. Мы должны были обсудить доклад, лежавший в сейфе у этого парня — в потайном сейфе — как вдруг до него дошло, что он не знает кода. Только его секретарша знала код; он позвонил ей, и оказалось, что она уехала на пикник в горы.

Пока все это происходило, я спросил: «Вы не возражаете, если я повожусь с сейфом?»

«Ха, ха, ха — сколько угодно!» Я подошел к сейфу и стал с ним возиться.

Они принялись обсуждать, где бы достать автомобиль, чтобы поехать и найти секретаршу, и парень сгорал со стыда, потому что все эти люди стояли и ждали, а он, как последний болван, не мог открыть свой собственный сейф. На него уже начинали злиться, обстановка накалялась, и тут ЩЕЛК! — сейф открылся.

За десять минут я открыл сейф, содержащий всю секретную документацию по этому заводу. Это их ошеломило. Очевидно, надежность этих сейфов не так уж надежна. Это был страшный удар: все эти «совершенно секретные» штучки, высшие тайны, заперты в этом чудесном потайном сейфе, а этот парень открывает его за десять минут!

Конечно, я смог открыть этот сейф благодаря своей вечной привычке снимать два последних числа. Когда я приезжал в Окридж месяцем раньше, я был в том же офисе, и сейф был открыт, и я машинально определил два последних числа — это уже превратилось в манию. Хотя я не записал их тогда, я все же смог их смутно припомнить. Сперва я попробовал 40—15, потом 15—40, но результат был нулевой. Тогда я попробовал 10—45 со всеми первыми числами, и сейф открылся.

Похожая история произошла еще раз, когда я снова приехал в Окридж на выходные. Я написал отчет, который должен был утвердить один полковник; отчет лежал у него в сейфе. Все остальные хранили документы в бюро, таких же, как у нас, в Лос-Аламосе, но он был полковник, так что у него был куда более внушительный сейф, с двумя дверцами и громадными рукоятками, посредством которых из корпуса выдвигались четыре стальных прута толщиной три четверти дюйма каждый. Тяжелые латунные дверцы распахнулись, полковник извлек мой отчет и сел его читать.

До этого мне не приходилось видеть по-настоящему _х_о_р_о_ш_и_х_ сейфов, поэтому я спросил его: «Вы не станете возражать, если я осмотрю ваш сейф, пока вы читаете отчет?»

«Валяйте», — ухмыльнулся он, уверенный, что я для его сейфа не опасен.

Я посмотрел на обратную сторону массивной латунной дверцы и обнаружил, что ручка, которой устанавливают код, связана с маленьким замком, в точности таким же, как на моем бюро в Лос-Аламосе. Та же компания, тот же маленький шпингалет; разница только в том, что когда шпингалет опущен, громадные рукоятки, торчащие из сейфа, могут раздвинуть несколько стержней, и при помощи целой кучи рычагов вы можете втащить обратно в корпус все эти стальные прутья толщиной три четверти дюйма. Оказалось, что весь сложный механизм зависит от этого маленького шпингалетика.

Исключительно из профессионального интереса, чтобы _у_б_е_д_и_т_ь_с_я_, что замок действительно такой же, я определил два числа тем же способом, какой я применял для бюро.

Полковник в это время читал мой отчет. Когда он кончил, он сказал: «Хорошо, все в порядке», положил отчет в сейф, ухватился за громадные рукоятки и захлопнул тяжелые дверцы. Это звучало очень неплохо, когда они закрылись, но я знал, что все это одна психология, потому что по сути это все та же до слез знакомая система.

Я не мог удержаться, чтобы не подколоть его самую малость (у меня всегда была слабость к этим военным в таких замечательных блестящих мундирах), и я сказал: «Судя по тому, с каким видом вы закрыли сейф, вы, кажется, считаете, что его содержимое находится в полной безопасности».

«Еще бы».

«Вы так думаете только потому, что штатские называют это сейфом» (Я нарочно вставил слово «штатские», чтобы получилось, что штатским удалось одурачить полковника).

Он очень рассердился: «Вы что, не считаете этот сейф надежным?»

«Хороший взломщик откроет его за тридцать минут».

«Можете _в_ы_ открыть его за тридцать минут?»

«Я сказал — _х_о_р_о_ш_и_й_ взломщик. У меня это займет почти сорок пять».

«Отлично!» — говорит он. «Моя жена ждет меня дома с ужином, но я останусь здесь и полюбуюсь на вас, а _в_ы_ сейчас же сядете и будете корпеть над этим чертовым сейфом сорок пять минут, и _н_е_ откроете его!» Он уселся в свое большое кожаное кресло, задрал ноги на стол и стал читать газету.

Я с уверенным видом беру стул, ставлю его около сейфа, усаживаюсь и начинаю крутить ручку в разные стороны, просто чтобы создать видимость работы.

Минут через пять — это довольно большой срок, если вы просто сидите и ждете — он стал терять терпение: «Ну что, как ваши успехи?»

«В таких делах успех может быть только один — открыть сейф».

Я решил, что через пару минут будет в самый раз, и принялся за дело всерьез; две минуты спустя, ЩЕЛК — сейф открылся.

Челюсть полковника отвисла, а глаза вылезли из орбит.

«Полковник», — сказал я торжественно, — послушайте, что я скажу вам об этих замках: когда дверца сейфа или верхний ящик бюро открыты, совсем нетрудно определить код. Именно это я и сделал, пока вы читали мой отчет, но только для того, чтобы указать вам на эту опасность. Вы должны приказать, чтобы все сотрудники запирали свои бюро на время работы, потому что когда эти бюро открыты, они очень, очень уязвимы».

«О-о-о! Я понимаю! Это очень интересно!» Теперь мы были с ним заодно.

Когда я приехал в Окридж в следующий раз, все секретарши и вообще все, кто знал меня, просили: «Не ходи здесь! Не ходи здесь!»

Оказалось, полковник разослал всем служащим завода записку: «Во время последнего визита мистера Фейнмана видели ли вы его в служебное или неслужебное время в вашем офисе, поблизости от вашего офиса или проходящим через ваш офис?» Кто-то ответил «да», другие ответили «нет». Те, кто ответили «да», получили вторую записку: «Пожалуйста, смените код вашего сейфа».

Полковник принял решение: опасность представлял _я_. И из-за меня все они должны были сменить свои коды. Это целая проблема — менять код и запоминать новый, так что все они сердились на меня и не хотели, чтобы я к ним приближался: может, им придется менять код еще раз. Надо ли говорить, что их бюро по-прежнему оставались открытыми во время работы!

В Лос-Аламосе была специальная библиотека, где хранились все документы, которые мы когда-либо писали. Это была комната без окон с бетонными стенами и большой красивой дверью, на которой был железный штурвал, и он мог вращаться — как в банковских подвалах. Во время войны я сделал попытку рассмотреть эту дверь поближе. Среди библиотекарей была одна моя знакомая девушка, и я упросил ее дать мне немного поиграть с дверью. Дверь меня очаровала: на ней был самый большой замок, какой я когда-либо видел! Я обнаружил, что я никак не смогу использовать свой метод извлечения двух последних чисел, чтобы проникнуть внутрь. К сожалению, поворачивая рукоятку, когда дверь была открыта, я заставил замок сработать, так что он торчал наружу, и дверь не могли закрыть, пока не пришла та девушка и не отперла его снова. Это был конец моего знакомства с дверью. У меня не было времени, чтобы разобраться, как работает замок; он был далеко за пределами моих возможностей.

Послевоенным летом я снова приехал в Лос-Аламос из Корнелла, где я читал лекции в течение учебного года: я должен был написать несколько бумаг и закончить кое-какую работу. В самый разгар работы мне понадобилось сослаться на один документ, который я писал давно и плохо помнил; теперь он был в библиотеке.

Я пошел за документом и увидел солдата, который расхаживал туда-сюда с винтовкой в руках. Была суббота, а после войны библиотека была закрыта по субботам.

Тогда я вспомнил, что сделал мой друг, Фредрик де Хоффман. Он работал в отделе рассекречивания. После войны военные решили рассекретить некоторые документы, и он должен был так часто ходить в библиотеку и обратно — взглянуть на этот документ, взглянуть на тот документ, проверить это, проверить то — что он чуть не свихнулся! И он скопировал все документы — все секреты атомной бомбы — и держал их в девяти бюро в своем офисе.

Я пошел к его офису, и там горел свет. Казалось, кто-то — может, его секретарша — просто вышел на пару минут, так что я стал ждать. Пока я ждал, я от нечего делать начал крутить ручку на одном из бюро (кстати говоря, у меня не было двух последних чисел для этих сейфов; они были установлены после войны, когда я уже уехал).

Я начал вертеть эту ручку, и я подумал о тех руководствах для взломщиков. Я сказал себе: «Я никогда не принимал всерьез приемы, описанные в этих книгах, и потому не пытался их применять. Посмотрим, однако, нельзя ли открыть сейфы де Хоффмана по всем правилам науки?»

Первое — секретарша: она боится забыть код, поэтому она записывает его где-нибудь. Я начал осматривать места, указанные в книгах. Ящик стола был заперт, но это был обычный замок, Лео Лавателли научил меня открывать такие — _п_и_н_г_! Я посмотрел на край ящика: пусто.

Потом я просмотрел бумаги в ящике. Я нашел листок бумаги, который есть у каждой секретарши, с тщательно выведенными греческими буквами — чтобы они могли узнавать их в математических формулах — и их названиями. И на этом листке, вдоль верхнего края, было небрежно написано: «пи=3.14159». Это шесть цифр, и с какой стати секретарше знать численное значение пи? Это было очевидно, другого объяснения быть не могло!

Я подошел к ближайшему бюро и попробовал: 314159. Замок не открылся. Тогда я попробовал 594131. Опять ничего не вышло. Тогда 951413. Прямо, задом наперед, вверх ногами, так и этак — ничего!

Я закрыл ящик стола и уже выходил из комнаты, когда снова вспомнил о своих руководствах: «Затем попробуйте психологический метод». Я сказал себе: «Фредди де Хоффман — как раз — такой — человек, который может использовать математическую константу для кода своего сейфа».

Я вернулся к бюро и попробовал 27—18—28 — ЩЕЛК! Замок открылся! (Вторая по важности математическая константа после пи — это основание натуральных логарифмов e: 2,71828…) Там было девять бюро, и я открыл первое, а документ, который был мне нужен, был в другом — они лежали в алфавитном порядке по авторам. Я попробовал второе бюро: 27—18—28 — ЩЕЛК! Оно открывалось тем же кодом. Я подумал: «Это _в_е_л_и_к_о_л_е_п_н_о_! Я открыл все секреты атомной бомбы. Но если я собираюсь рассказывать эту историю, я должен убедиться, что все коды на самом деле одинаковые!» Несколько бюро стояли в соседней комнате, и я попробовал 271828 на одном из них, и замок открылся. Я открыл уже три сейфа — везде одно и то же.

Я подумал: теперь _я_ мог бы написать руководство для взломщиков сейфов, которое переплюнуло бы любое другое, потому что в начале я рассказал бы, как я открыл сейфы, содержимое которых было более ценным, чем у любого другого сейфа, который кто-нибудь когда-нибудь взламывал — кроме, конечно, человеческой жизни — но что касается мехов или золотых слитков, я затмил их всех: я открыл сейфы, которые содержали все секреты атомной бомбы: технология производства плутония, процесс очистки, критическая масса, принцип действия бомбы, как порождаются нейтроны, устройство бомбы, размеры — вся информация, которая была известна в Лос-Аламосе, _д_о_ _п_о_с_л_е_д_н_е_й_ _з_а_п_я_т_о_й_!

Я вернулся ко второму бюро и вытащил документ, который был мне нужен. Потом я взял толстый красный карандаш и листок желтой бумаги, лежавший неподалеку, и написал: «Я одолжил документ #LA4312. Фейнман — взломщик сейфов». Я положил записку поверх бумаг и закрыл бюро.

Затем я подошел к тому бюро, которое я открыл первым, и написал еще одну записку: «Это было не сложнее открыть, чем то. Умный Парень», и запер бюро снова.

Затем в другом бюро, в другой комнате, я оставил записку: «Когда все коды одинаковые, одно открыть так же просто, как другое. Тот Же Парень», и запер его тоже. Я вернулся к себе в офис и стал писать отчет.

Вечером я пошел в кафетерий поужинать. Там был Фредди де Хоффман. Он сказал, что он идет работать в свой офис, и я пошел с ним, просто чтобы повеселиться.

Он начал работать и скоро пошел в соседнюю комнату к одному из стоявших там бюро — такой возможности я не учел — и его угораздило открыть как раз то бюро, куда я положил третью записку. Он выдвинул ящик и заметил там посторонний объект — такой яркий желтый лист бумаги, на котором что-то нацарапано ярко-красным карандашом.

Я читал в книгах, что когда кто-то сильно испуган, его лицо становится болезненно-желтым, но я раньше никогда этого не видел. Так вот, это чистая правда. Его лицо стало серым, желто-зеленым — было действительно страшно смотреть. Трясущейся рукой он вытащил листок. «Ч-ч-что это?» — выговорил он, весь дрожа.

Записка гласила: «Когда все коды одинаковые, одно открыть так же просто, как другое. Тот Же Парень».

«Что это значит?» — спросил я.

«Все к-к-коды моих сейфов од-д-динаковы!» — произнес он, заикаясь.

«Это не слишком удачная идея»

«Т-теперь я это п-понимаю!» — пролепетал он, потрясенный.

Другое следствие оттока крови от лица — это, должно быть, нарушение работы мозга. «Он написал, кто он! Он написал, кто он!» — запричитал вдруг Фредди.

«Что?» — (я не подписал эту записку)

«Да-да, это _т_о_т_ _ж_е_ _п_а_р_е_н_ь_, который пытался проникнуть в Здание Омега!»

Всю войну, и даже после нее, ходили эти бесконечные слухи: «Кто-то пытался проникнуть в Здание Омега!» При работе над бомбой во время войны проводились эксперименты, в которых собирали вместе столько урана, чтобы цепная реакция только лишь началась. Они позволяли одной порции падать _с_к_в_о_з_ь_ другую; в момент контакта начиналась реакция, и они измеряли, сколько выделяется нейтронов. Взрыва не происходило, потому что контакт быстро прерывался, и реакция затухала. Она все же заходила достаточно далеко, чтобы можно было убедиться, что все идет как надо, в нужном темпе и вообще в полном соответствии с теорией — _ч_р_е_з_в_ы_ч_а_й_н_о_ опасный эксперимент!

Разумеется, этот эксперимент проводился не в центре Лос-Аламоса, а за несколько миль, в изолированном каньоне, отделенном от поселка цепочкой холмов. Вокруг Здания Омега имелась ограда и стояли сторожевые вышки. Среди ночи, когда все спокойно, какой-то кролик выбегает из чащи, впиливается в ограду и поднимает шум. Солдат стреляет. Прибегает дежурный лейтенант. Что говорит солдат — что это был всего лишь кролик? Нет. «Кто-то пытался проникнуть в Здание Омега, а я его отпугнул!»

Ну, де Хоффман был бледный и дрожащий, и он не понимал, что в его логических построениях есть одно слабое место: было совсем не очевидно, что тот же парень, который пытался проникнуть в Здание Омега — это тот же парень, который стоит рядом с ним.

Он спросил меня, что ему делать.

«Ну, посмотри, не пропали ли какие-нибудь документы»

«Вроде бы все в порядке. Кажется, ничего не пропало»

Я попытался направить его к тому бюро, из которого я вынул мой документ. «Ну, э-э-э… если все коды одинаковые, может, он взял что-нибудь из другого бюро?»

«Действительно!» — говорит он, идет обратно в офис, открывает первое бюро и обнаруживает там мою вторую записку: «Это было не сложнее открыть, чем то. Умный Парень»

К этому времени ему уже было все равно, что «Тот Же Парень», что «Умный Парень»: ему было совершенно ясно, что это тот самый парень, который пытался проникнуть в Здание Омега. Поэтому убедить его открыть бюро, в котором лежала моя первая записка, было особенно трудно, и я не помню, как я уговорил его сделать это.

Он начал открывать бюро, а я стал уходить по коридору, потому что я опасался, что, когда он поймет, кто сыграл с ним такую шутку, он перережет мне горло!

Так и есть: он бежит за мной по коридору; но вместо того, чтобы рвать и метать, он почти обнимал меня, таким огромным было его облегчение, что эта кошмарная история с похищением атомных секретов — это был всего лишь проказничающий я.

Спустя несколько дней де Хоффману понадобилась какая-то бумага, лежавшая в сейфе Керста. Дональд Керст уехал к себе в Иллинойс, и до него было не добраться. «Если ты смог открыть все _м_о_и_ сейфы, используя психологический метод, — сказал мне де Хоффман (я рассказал ему, как я это сделал) — может, тебе удастся таким же образом открыть сейф Керста?»

О той истории уже ходили слухи, и несколько человек пришли посмотреть на этот фантастический процесс: как я буду открывать сейф Керста — мертвый. Одиночество было мне теперь ни к чему. У меня не было двух последних чисел для сейфа Керста, а чтобы использовать психологический метод, мне нужны были люди, знавшие Керста.

Мы все пошли в офис Керста, и я проверил ящики в поисках подсказки — ничего. Затем я спросил их: «Какой код мог использовать Керст — математическую константу?»

«О, нет!» — говорит де Хоффман. «Керст сделал бы что-нибудь очень простое».

Я попробовал 102030, 204060, 604020, 302010. Ничего.

Тогда я спросил: «Как вы думаете, мог он использовать дату?»

«О, да!» — согласились они. «Он как раз такой человек, который может использовать дату».

Мы попробовали разные даты: 8—6-45, когда сбросили бомбу; 861945; такую дату; другую дату; дату начала проекта. Ничего не подходило.

К этому времени большая часть людей разошлась. У них не хватило терпения смотреть, как я это делаю, но ведь единственный способ решить такую проблему — это терпение!

Я решил попробовать все, начиная приблизительно с 1900 и до текущего года. Кажется, что это очень много, но это не так: первое число — это месяц, один из двенадцати, и я могу проверять только три числа — десять, пять и нуль. Второе число — день, от одного до тридцати одного, и я могу проверять шесть чисел. Третье число — год, в то время это было только сорок семь чисел, и мне нужно было проверять девять. Так что вместо 8000 вариантов мы имеем всего 162, а это я мог перебрать за пятнадцать-двадцать минут.

К сожалению, я начал с месяцев с большими номерами, потому что, когда я наконец открыл сейф, код был 0—5-35.

Я повернулся к де Хоффману: «Что случилось с Керстом около 5 января 1935 года?»

«Его дочь родилась в 1936», — отвечает он. «Наверно, это ее день рождения»

Теперь я открыл уже два мертвых сейфа. Мое мастерство росло. Я стал профессионалом.

Тем же летом после войны парень из хозяйственного отдела пытался вывезти оборудование, купленное на государственные деньги и ставшее теперь ненужным, чтобы потом продать его; в том числе и сейф Капитана. Мы все знали об этом сейфе. Когда Капитан приезжал в Лос-Аламос во время войны, он решил, что бюро недостаточно надежны для секретов, которые будут известны _е_м_у_, так что ему пришлось завести специальный сейф.

Офис Капитана был на втором этаже одного из шатких деревянных домиков, в которых мы все работали, а сейф, который он распорядился установить, был стальной и тяжелый. Рабочим пришлось положить деревянный настил и использовать особые домкраты, чтобы поднять его по лестнице. Так как у нас было мало развлечений, все мы собрались, чтобы посмотреть, как этот здоровенный сейф с невероятными усилиями поднимают в офис Капитана, и отпускали шуточки насчет того, какого рода секреты он станет там держать. Один парень сказал, что не худо бы нам держать наши бумаги в его сейфе, а он пусть кладет свои бумаги в наши бюро. Так что этот сейф был всем известен.

Парень из хозяйственного отдела хотел его продать, но прежде нужно было извлечь его содержимое, а код был известен только Капитану, который был на Бикини, и Альварецу, который его забыл. Парень попросил меня открыть сейф.

Я поднялся в бывший офис Капитана и сказал секретарше: «Почему вы не позвоните Капитану и не спросите код у него?»

«Я не хочу его беспокоить», — отвечает она.

«Но вы собираетесь побеспокоить меня, часов этак на восемь. Я не стану ничего делать, если вы не попытаетесь с ним связаться»

«Хорошо, хорошо!» Она подняла телефонную трубку, а я пошел в другую комнату взглянуть на сейф. Он стоял там, громадный, стальной сейф, и его дверцы были распахнуты настежь.

Я вернулся к секретарше: «Он открыт».

«Невероятно!» — поразилась она и положила трубку назад.

«Нет» — объяснил я. «Он уже _б_ы_л_ открыт».

«О! Наверное, хозяйственному отделу в конце концов удалось его открыть».

Я иду к парню из хозяйственного отдела: «Я поднялся к сейфу, и он уже был открыт».

«О, да» — говорит он. «Простите, что я вас не предупредил. Я послал нашего слесаря сверлить его, но прежде, чем он начал сверлить, он попробовал открыть его, и он его открыл».

Так! Первая информация: в Лос-Аламосе теперь есть штатный слесарь. Вторая информация: этот человек умеет сверлить сейфы — искусство, мне совершенно неизвестное. Третья информация: он может открыть мертвый сейф — за несколько минут. Это _н_а_с_т_о_я_щ_и_й_ профессионал, н_а_с_т_о_я_щ_и_й_ источник информации. С таким парнем надо познакомиться.

Я узнал, что этого слесаря наняли после войны (когда не так заботились о секретности) специально для подобных случаев. Оказалось, что работы по взламыванию сейфов у него не очень много, и он заодно чинит Марчентовские арифмометры, которые мы использовали при работе над бомбой. Во время войны я тоже постоянно чинил их — так что у меня был повод для знакомства.

Вообще-то я никогда не скрывал своего желания познакомиться с кем-то и не искал поводов: я просто подходил и представлялся. Но тут был особый случай: было слишком важно познакомиться с этим человеком, и, кроме того, я знал, что прежде, чем он расскажет мне хоть один из своих секретов взламывания сейфов, мне придется доказать, что я достоин этого.

Я выяснил, где находится его мастерская — в подвале сектора теоретической физики, где я работал — и я знал, что он чинит арифмометры по вечерам, когда ими никто не пользуется. Для начала я стал проходить мимо его двери каждый вечер, когда шел в свой офис. И все. Я просто проходил мимо.

После нескольких вечеров я стал говорить «привет». Спустя немного, когда он увидел, что один и тот же парень проходит мимо каждый вечер, он тоже стал говорить «привет» или «добрый вечер».

Еще несколько недель медленного продвижения вперед, и я вижу, что он чинит Марчентовские арифмометры. Я ничего не сказал ему о них: еще не время.

Постепенно наши диалоги стали чуть длиннее: «Привет! Я вижу, у вас много работы!»

«Да, много работы», — все в таком роде.

Наконец, прорыв: он предлагает мне пообедать вместе. Дело идет на лад. Каждый вечер мы обедаем вместе. Я завожу разговор о счетных машинах, и он говорит мне, что у него проблема. Он пытается выстроить в ряд несколько пружинных колесиков, и у него нет нужного инструмента, или еще что-то в этом роде; он бьется над этим уже целую неделю. Я говорю ему, что мне приходилось работать с этими машинами во время войны, и «Вот что: вы вечером оставьте эту машину снаружи, а я завтра на нее гляну»

«Хорошо», — говорит он, в полном отчаянии.

На следующий день я осмотрел эту штуку и попытался насаживать колесики, держа их всех в одной руке. Они моментально соскакивали обратно. Я подумал: «Если он делал это целую неделю, и я делаю это, и ничего не получается, значит, это _д_е_л_а_е_т_с_я_ не так!» Я остановился и очень внимательно осмотрел колесики, и я заметил, что в каждом из них была маленькая дырочка — просто маленькая дырочка. Тут меня осенило: я насадил первое колесико и продел в маленькую дырочку кусок проволоки. Потом я насадил второе колесико и продел проволоку сквозь него. Потом еще одно, и еще одно — словно бусы на нитку — и я насадил их все с первой попытки, выровнял, вытащил проволоку, и все было в порядке.

Тем же вечером я показал ему маленькую дырочку, и как я это сделал, и с того дня мы стали много говорить о машинах; мы стали друзьями. В его мастерской была масса закуточков, где лежали полуразобранные замки, и части сейфов тоже. О, как они были прекрасны! Но я все еще ни слова не сказал ему о замках и сейфах.

Наконец, я счел, что пора, момент созрел, и я решил скормить ему небольшую приманку, насчет сейфов: я расскажу ему единственную стоящую вещь, которую я знаю о них — что когда они открыты, можно определить два последних числа кода. «Эге!» — воскликнул я, осматривая его закуточки, — «Я вижу, ты работаешь с мослеровскими сейфами».

«Да».

«А знаешь, эти замки ненадежны. Если сейф открыт, можно узнать два последних числа…»

«Ты можешь?» — спросил он, наконец-то проявляя какой-то интерес.

«Да».

«Покажи». Я показал ему, как это делается, и он повернулся ко мне: «Как тебя зовут?» За все это время мы ни разу не спросили друг у друга фамилий.

«Дик Фейнман».

«Боже! Так ты — Фейнман!» — произнес он с благоговением, — «Великий взломщик сейфов! Я слышал о тебе; я так долго мечтал познакомиться с тобой! Я хочу научиться у тебя, как взламывать сейфы».

«Что ты имеешь в виду? Ты же умеешь брать мертвые сейфы».

«Нет».

«Слушай, я знаю о сейфе Капитана, и я все это время лез из кожи вон, потому что _я_ хотел познакомиться с _т_о_б_о_й_. И ты заявляешь мне, что ты не умеешь брать мертвые сейфы».

«Так оно и есть».

«Но ты, во всяком случае, умеешь сверлить сейфы».

«Этого я тоже не умею».

«ЧТО?» — вскричал я. «Парень в хозяйственном отделе сказал, что ты собрал инструменты и пошел наверх сверлить сейф Капитана».

«Представь, что ты работаешь слесарем, — говорит он, — и к тебе в подвал спускается парень и требует, чтобы ты пошел сверлить сейф. Что бы ты сделал?».

«Ну, — ответил я, я бы для виду пособирал инструменты, взял бы их и пошел бы к сейфу. Потом я нацелил бы дрель в произвольное место на сейфе и стал бы делать ?з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з?, и сохранил бы работу».

«Это в точности то, что я собирался сделать».

«Но ты открыл его! Ты должен знать, как взламывать сейфы».

«О, да. Я знал, что замки приходят с завода с кодами 25—0-25 или 502550, и я подумал: ?Кто знает, может быть, этот парень не удосужился сменить код?, и второй код подошел».

Так что я таки _у_з_н_а_л_ от него кое-что — что он взламывал сейфы тем же мистическим методом, что и я. Но еще более удивительным было другое: что эта большая шишка _К_а_п_и_т_а_н_ потребовал самый-самый лучший сейф, и он заставил людей приложить все те сверхъестественные усилия, чтобы втащить эту штуку к нему в офис, и он даже не удосужился установить код.

Я ходил по офисам в нашем здании, пробуя те два заводских кода, и я открыл примерно один сейф из пяти.

В Бруклине была итальянская радиостанция, и мальчиком я часто слушал ее целыми днями. Мне НРАвились РИТмичные ЗВУки, идущие через меня, как будто я был в океане, и волны были не очень большие. Я садился у приемника и позволял этим волнам качать меня, на этом ПРЕкрасном итаЛЬЯнском. В этих итальянских программах всегда были какие-то семейные сцены, где отец ссорился с матерью.

Высокий голос: — «Нио тека ТИЕто капето ТУтто…» —

Громкий, низкий голос: — «ДРО тоне пала ТУТто!!» — (хлопая себя рукой по разным частям тела)

Это было здорово! Я научился воспроизводить все эти эмоции: я мог кричать, я мог смеяться, и все такое. Итальянский — восхитительный язык.

В нашем районе было много итальянцев. Однажды я катался на велосипеде, и какой-то водитель-итальянец рассердился на меня, высунулся из своего грузовика и, жестикулируя, заорал что-то вроде: — «Ме аРРУча ЛАМпе этта ТИче!»…

Я стоял как оплеванный. Что это значит? Что я должен орать в ответ?

Я спросил у своего школьного приятеля-итальянца, и он дал мне совет: «Просто отвечай: — ?А те! А те!?» — это значит: «Сам такой! Сам такой!»

Я решил, что это великолепная идея. Теперь я всегда кричал в ответ: «А те! А те!», не забывая размахивать руками. Когда я освоился с этим, я стал развивать свои способности дальше. К примеру, я еду куда-то на велосипеде, и какая-нибудь дамочка со своим автомобилем оказывается у меня на пути, и я кричу: «ПУцциа а ля маЛОче!» — и она убирается с дороги! Какой-то ужасный итальянский мальчишка ругается на нее своими ужасными итальянскими ругательствами!

Было не так уж просто распознать в моем итальянском фальшивку. Однажды, уже в Принстоне, я въезжал на своем велосипеде на стоянку Пальмеровской лаборатории, и кто-то загородил проезд. Я, по своему обыкновению, ору: «оРЕцце каБОНка МИче!», отчаянно жестикулируя и колотя тыльной стороной одной руки по ладони другой.

А чуть поодаль, на другой стороне большого газона, садовник-итальянец сажает цветы. Он бросает работу, машет руками и радостно кричит: — «РЕцца ма ЛИа!» —

Я не менее радостно кричу: — «РОНте БАЛЬта!» — Он не знал, а я не знал, что он сказал, а он не знал, что я сказал. Но все прошло отлично! Это было здорово! Это сработало! На самом деле, когда они слышат интонацию, они немедленно узнают свой итальянский — может быть, это миланский диалект, а не романский — какая разница. Главное, что он итаЛЬЯнец! Так что все идет превосходно. Но вы должны быть абсолютно уверены в себе. Продолжайте, как ни в чем не бывало, и все будет в порядке.

Однажды я приехал из колледжа домой на каникулы, и моя сестра была грустной, она чуть не плакала: ее девочки-скауты устраивали банкет «Отцы и дочки», а наш отец был в от езде, продавал униформы. Я сказал, что я могу пойти с ней, раз я ее брат (я на девять лет старше, так что это не было очень уж глупо).

Когда мы туда пришли, я немного посидел среди отцов, но они мне быстро надоели. Они пришли с дочками на этот маленький праздник, но говорили только о ценах на бирже — они не умели разговаривать с собственными детьми, и еще меньше — с чужими.

На этом банкете девочки развлекали нас всякими сценками, стихами, и так далее. Потом они вдруг вынесли какую-то странную штуку, похожую на фартук, с дыркой для головы наверху, и объявили, что теперь отцы будут развлекать _и_х_.

Каждый отец должен был встать, сунуть голову в эту дырку и сказать что-нибудь — один парень прочел «У Мэри был барашек» — и они не знали, что делать. Я тоже не знал, что делать, но когда я встал, я сказал им, что я сейчас прочту маленькое стихотворение, и я прошу прощения, что оно не на английском, но я уверен, что они все равно его оценят.

— А ТУЦЦО ЛАНТО —

— Поиси ди Паре —

— ТАНто САка ТУЛна ТИ, на РУта ТУчи ПУти ТИ ла.

РУНто КАта ЧАНто ЧАНта МАНто ЧИ ла ТИ да.

ЙАЛЬта КАра СУЛЬда МИ ла ЧАта ПИча ПИ но ТИ то БРАЛЬда

пе те ЧИна нана ЧУНда лала ЧИНда лала ЧУНда!

РОНто пити КА ле, а ТАН то ЧИНто квинта ЛАЛЬда

О ля ТИНта далла ЛАЛЬта, ЙЕНта ПУча ТАЛЬта! —

Я прочел три или четыре подобных строфы, вложив туда все эмоции, которые я слышал на итальянском радио, и детей нельзя было остановить, они бегали по проходам и хохотали от удовольствия.

Когда банкет кончился, их воспитатель и какой-то учитель подошли ко мне и сказали, что они поспорили о моем стихотворении. Один из них думал, что оно на итальянском, а другой полагал, что это латынь. «Кто из нас прав?» — спросил меня учитель. «Спросите ваших подопечных», — посоветовал им я. «Они-то сразу поняли, что это за язык».

Еще будучи студентом-старшекурсником в Принстоне, я уже проводил научные исследования под руководством Джона Уилера. Он дал мне задачу, над которой я должен был работать, но она оказалась очень трудной, и я не продвинулся ни на шаг. Тогда я вернулся к идее, которая пришла мне в голову раньше, еще в МТИ. Идея состояла в том, что электроны не действуют на себя, они действуют только на другие электроны.

Проблема была вот в чем. Когда вы толкаете электрон, он излучает энергию, так что налицо потеря энергии. Значит, на электрон должна действовать сила. И сила должна быть разной, когда электрон заряжен и когда он не заряжен. (Если бы сила была совершенно одинаковая, то в одном случае электрон терял бы энергию, а в другом нет. Но в одной и той же задаче не может быть двух разных ответов).

Классическая теория утверждала, что эта сила происходит от действия электрона на самого себя (так называемая сила реакции излучения), а у меня были только электроны, действующие на другие электроны. К тому времени я уже понял, что здесь возникают некоторые трудности. (Когда я учился в МТИ, я не заметил этой проблемы, но к моменту моего приезда в Принстон я уже знал о ней.)

Я рассуждал вот как. Я толкну один электрон. Он толкнет несколько соседних электронов, и обратное воздействие этих электронов будет источником силы реакции излучения. Я проделал кое-какие вычисления и принес их Уилеру.

Уилер сразу же сказал: «Ну, это неверно, потому что то-то обратно пропорционально квадрату расстояния до других электронов, тогда как оно вообще не должно зависеть от этих переменных. Оно также обратно пропорционально массе другого электрона; оно пропорционально заряду другого электрона».

Я был озадачен: я не мог понять, когда он успел — проделать — вычисления. Только позже я понял, что такие люди, как Уилер, могут немедленно _у_в_и_д_е_т_ь_ все эти вещи, когда вы даете им проблему. Я должен был считать, а они могли _в_и_д_е_т_ь_.

«И взаимодействие будет запаздывать, — волна возвращается поздно, — так что все, что вы описали — это отраженный свет».

«Да, конечно», — говорю я.

«Но погодите-ка», — продолжает он. «Предположим, что взаимодействие возвращается с опережающей волной — реакции назад во времени, — так что оно приходит обратно в нужный момент. Мы с вами видели, что воздействие обратно пропорционально квадрату расстояния, но пусть у нас имеется много электронов, пусть они заполняют все пространство: их количество пропорционально квадрату расстояния. Тогда, может быть, нам удастся все уравновесить.

Мы обнаружили, что это и в самом деле можно сделать. Все вышло очень изящно и давало точные результаты. Это была строгая теория, которая могла быть верной, хотя и отличалась от классических теорий Максвелла и Лоренца. В ней не возникало никаких проблем с бесконечностью самодействия, она была сложна и красива. Там были действия и запаздывания, вперед и назад во времени, — мы назвали ее «теория полуопережающих и полузапаздывающих потенциалов».

Мы с Уилером думали, что следующим шагом должно быть обращение к квантовой электродинамике, которая (как я думал) имела трудности с самодействием электрона. Мы считали, что если нам удастся избавиться от этих трудностей в классической теории, а потом построить на ее основе квантовую, то и там все будет в порядке.

Теперь, когда мы разобрались с классическим случаем, Уилер сказал мне: «Фейнман, вы молоды, вам следует провести на эту тему семинар. Вам нужно учиться делать доклады. А я пока разработаю квантовую часть и доложу ее на семинаре позже».

Это был мой первый научный доклад; Уилер договорился с Юджином Вигнером, чтобы он был включен в расписание семинара.

За день или за два до доклада я встречаю Вигнера в коридоре. «Фейнман», — говорит он. «Я нахожу вашу с Уилером работу очень интересной, так что я пригласил Рассела на этот семинар». Генри Норрис Рассел, знаменитый, выдающийся астроном современности, придет на мою лекцию!

Но Вигнер еще не кончил: «Я думаю, профессору фон Нейману это также будет интересно». Джонни фон Нейман был величайшим математиком из всех, о которых я слышал. «И так случилось, что профессор Паули как раз приехал из Швейцарии, так что я пригласил прийти и его», — Паули был очень известным физиком, и к этому моменту мое лицо стало желтым. Наконец, Вигнер говорит: «Профессор Эйнштейн только изредка посещает наши еженедельные семинары, но ваша работа так интересна, что я специально пригласил его, так что он тоже придет».

К этому времени я уже, должно быть, стал зеленым, потому что Вигнер добавил: «Нет, нет! Не волнуйтесь! Хотя я должен вас предупредить: если профессор Рассел заснет, — а он, без сомнения, заснет, — это не означает, что семинар плох; он засыпает на всех семинарах. С другой стороны, если профессор Паули все время кивает головой, и кажется, что он согласен со всем, что вы говорите, не обращайте внимания. У профессора Паули тик».

Я пошел к Уилеру и перечислил ему всех этих знаменитых, великих людей, которые придут на мой семинар, и сказал ему, что я чувствую себя очень скверно.

«Все в порядке», — говорит он. «Не беспокойтесь. Я сам отвечу на все вопросы».

Я подготовил доклад, и в назначенный день я пришел и стал делать то, что часто делают молодые, неопытные докладчики, — я стал писать на доске слишком много уравнений. Такой докладчик не может просто сказать: «Конечно, это обратно пропорционально тому, и то-то имеет такой-то вид», — ведь все, кто его слушают, уже знают это; они могут видеть это. Но _о_н_ не знает этого. Он может только вывести это, проделав всю алгебру — отсюда эти нагромождения уравнений.

Пока я расписывал этими уравнениями всю доску, до начала семинара, входит Эйнштейн и дружелюбно так говорит: «Привет, я пришел на ваш семинар. Но прежде всего я хочу знать, где чай?»

Я сказал ему и продолжал писать уравнения.

Затем настало время делать доклад, и вот передо мной сидят все эти _ч_у_д_о_в_и_щ_н_ы_е_ м_о_з_г_и_ и ждут! Мой первый научный доклад — и такая аудитория! Ну, думаю, сейчас они пропустят меня через соковыжималку! Я отчетливо помню, как дрожали мои руки, когда я доставал свои записи из коричневого конверта.

Но потом произошло чудо, и оно с тех пор снова и снова происходит со мной, и это мое счастье: в ту самую секунду, когда я начинаю думать о физике и должен сосредоточиться на том, что я объясняю, я забываю обо всем остальном, — я совершенно перестаю волноваться. Так что когда я начал доклад, я забыл, кто находится в комнате. Я просто объяснял идею, вот и все.

Но потом я кончил, и настало время вопросов. Первым был Паули, который сидел рядом с Эйнштейном. Он встал и сказал: «Я не тумаю, что эта теория ферна, потому что фот, фот и фот», и он поворачивается к Эйнштейну и спрашивает: «Вы согласны, профессор Эйнштейн?»

Эйнштейн говорит: «Не-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-ет», прелестное немецкое «нет» — очень вежливое. «Я только нахожу, что будет очень трудно построить соответствующую теорию для гравитационного взаимодействия». Он имел в виду общую теорию относительности, это было его дитя. «Поскольку у нас нет сейчас достаточного количества экспериментальных данных, я не вполне уверен в правильности теории гравитации». Эйнштейн учитывал, что реальность может отличаться от того, что утверждает его теория; он был очень терпим к другим идеям.

Я очень жалею, что не запомнил тогда, что сказал Паули, потому что годы спустя я обнаружил, что наш подход не годится для построения квантовой теории. Возможно, этот великий человек сразу же заметил трудность и объяснил мне ее в своем вопросе, но я испытывал такое облегчение от того, что не должен отвечать на вопросы, что даже толком их не слушал. Я все же помню, как мы с Паули поднимались по ступеням Пальмеровской библиотеки, и он спросил меня: «Что собирается рассказывать Уилер о квантовой теории на своем семинаре?»

Я говорю: «Я не знаю. Он не сказал мне. Он сам работает над этим»

«В самом деле? Человек работает и не говорит своему ученику и коллеге, как у него дела с квантовой теорией?» Он придвинулся ко мне и произнес тихим, заговорщицким голосом: «Уилер никогда не проведет этот семинар».

И это правда. Уилер не провел этот семинар. Он думал, что будет легко разработать квантовую часть; он думал, что она почти у него в руках. Но он ошибался. И к тому времени, как нужно было делать доклад, он понял, что не знает, как быть с квантовой теорией, и поэтому ему нечего было сказать.

Я тоже никогда не построил ее, — квантовую теорию полуопережающих, полузапаздывающих потенциалов, — а я работал над ней годами.

Однажды ко мне пришел учитель из местного колледжа и попросил меня прочесть там лекцию. Он предложил мне пятьдесят долларов, но я объяснил ему, что деньги меня не волнуют. «Это ведь _г_о_р_о_д_с_к_о_й_ колледж, верно?»

«Да»

Я вспомнил, какая бумажная канитель начиналась всякий раз, как я имел дело с государством, так что я улыбнулся и сказал: «Я с удовольствием прочитаю эту лекцию. Но с одним условием». Я выбрал число наобум и продолжал: «Я не буду подписываться больше тринадцати раз, включая подпись на чеке!»

Он тоже улыбнулся: «Тринадцать раз? Нет проблем».

И вот началось. Сперва я должен подписать что-то насчет того, что я лоялен по отношению к правительству, иначе мне нельзя читать лекцию в городском колледже. И я должен подписать это дважды, правда? Затем шла какая-то расписка для города — не помню какая. Очень скоро числа пошли вверх.

Я должен был расписаться в том, что занимаю отвечающую существу вопроса должность профессора, чтобы гарантировать (ведь это государственное дело!), что я не являюсь женой или другом какого-нибудь засевшего в колледже негодяя, который заплатит мне эти деньги безо всякой лекции. Нужно было гарантировать много всяких вещей, и подписей становилось все больше.

Парень, который сперва так мило улыбался, делался все мрачнее. Но все обошлось. Я подписался ровно двенадцать раз. Оставалась еще одна подпись на чеке, так что я спокойно отправился туда и прочел им лекцию.

Спустя пару дней этот парень зашел ко мне, чтобы отдать чек. Он имел жалкий вид. Он не мог отдать мне деньги, пока я не подпишу бумагу, что я действительно прочел лекцию.

Я сказал ему: «Если я подпишу бумагу, я не смогу подписать чек. Но _т_ы_ был там. Ты слышал лекцию; почему бы тебе не подписать эту бумагу?»

«Слушай, — говорит он, — разве все это не глупо?»

«Нет. Мы договорились об этом с самого начала. Мы не думали, что дело действительно дойдет до тринадцати, но таков наш договор, и я думаю, мы должны его держаться».

Он сказал: «Слушай, я работал как вол, я обошел всех. Я испробовал _в_с_е_, но они говорят, что это невозможно. Ты просто не можешь получить свои деньги, пока не подпишешь бумагу».

«Хорошо», — сказал я. «Я подписался двенадцать раз, и я прочел лекцию. Мне не нужны деньги».

«Но я не хочу так _п_о_с_т_у_п_а_т_ь_ с тобой».

«Не волнуйся. Дело сделано, все нормально».

На следующий день он позвонил мне. «Они не могут не дать тебе эти деньги. Они уже отсчитали эти деньги и списали их, так что они д_о_л_ж_н_ы заплатить их тебе».

«Прекрасно. Если они должны заплатить мне эти деньги, пусть они заплатят мне эти деньги».

«Но ты должен подписать бумагу».

«Я не буду подписывать бумагу».

Я поставил их в тупик. Не было такой графы для денег, которые человек заработал, но не хочет получать.

В конце концов они уладили это дело. Это отняло у них много времени и было совсем не просто — но я использовал тринадцатую подпись, чтобы получить деньги по чеку.

Приехав в Корнелл, я первое время переписывался с одной девушкой, которую я встретил в Нью-Мексико, когда работал над бомбой. Когда она стала упоминать какого-то другого знакомого парня, я понял, что мне лучше поехать туда сразу, как кончится учебный год, и попытаться спасти дело. Но прибыв на место, я обнаружил, что уже слишком поздно, так что в результате я очутился в каком-то мотеле в Альбукерке со свободным летом и без всякого дела.

Мотель Каса Гранде стоял на 66-м шоссе, главной улице города. В трех домах от него был маленький ночной клуб с варьете. Я часто ходил туда, потому что мне нечего было делать, и потому что я люблю наблюдать за людьми в барах и разговаривать с ними.

В первый же раз, как я туда пришел, я болтал с каким-то парнем в баре, и мы засекли _п_о_л_н_ы_й_ _с_т_о_л_ хорошеньких девушек — кажется, это были стюардессы ТВА — которые праздновали чей-то день рождения. Парень говорит: «Ну-ка, давай соберемся с духом и позовем их танцевать».

Мы позвали двух из них танцевать, а потом они пригласили нас за свой стол. Мы выпили, и тут появляется официант: «Что вам _у_г_о_д_н_о_?»

Я люблю изображать пьяного, так что, хотя я был почти совсем трезв, я повернулся к девушке, с которой я до этого танцевал, и пьяным голосом осведомился: «ЧЕ т-те угодно?»

«А что мы можем заказать?» — спрашивает она.

«Вс-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-се что хочешь — ВСЕ!»

«Вот здорово! Мы будем пить шампанское!»

Она была счастлива.

И я заорал — громко, чтобы всем в баре было слышно: «Отлично! Ш-ш-шампанское для всех!»

Потом я слышу, как мой приятель говорит этой девушке, что это подло «так грабить его, пока он пьян», и я начинаю думать, что я, похоже, совершил ошибку.

Тут официант тихонько подходит ко мне, наклоняется и говорит вполголоса: «Сэр, шампанское стоит _ш_е_с_т_н_а_д_ц_а_т_ь_ _д_о_л_л_а_р_о_в_ _б_у_т_ы_л_к_а_».

Я решаю отменить «шампанское для всех», так что я ору еще громче, чем раньше: «_З_А_Б_У_Д_Ь_ _О_Б_ _Э_Т_О_М_!_»

Понятное дело, я был поражен, когда через пару минут официант явился к нашему столу при всем параде: с белым полотенцем, подносом, уставленным бокалами, доверху наполненным ведерком со льдом и бутылкой шампанского. Он решил, что я сказал ему «забудь о _ц_е_н_е_», тогда как я имел в виду «забудь о _ш_а_м_п_а_н_с_к_о_м_».

Официант налил нам всем шампанского, я заплатил шестнадцать долларов, а мой приятель не на шутку рассердился на девушку: он думал, что это она заставила меня выложить такую уйму денег. Но что касается меня, на этом все и кончилось — хотя потом оказалось, что это было началом нового приключения.

Я часто бывал в этом ночном клубе; программа в нем менялась каждую неделю. Артисты двигались по замкнутому маршруту, который проходил через Амарильо и много других мест в Техасе, и бог знает где еще. Там была еще постоянная певица, которую звали Тамара. Каждый раз, как в клубе появлялась новая группа артистов, Тамара знакомила меня с одной из девушек. Девушка обычно приходила и садилась за мой столик, я покупал ей выпивку, и мы болтали. Конечно, я бы с удовольствием позанимался кое-чем еще, кроме _б_о_л_т_о_в_н_и_, но в последний момент у нее всегда находилась какая-нибудь отговорка. Так что я никак не мог понять, зачем Тамара каждый раз берет на себя труд знакомить меня со всеми этими милыми девушками, а потом, хотя все шло отлично, дело ограничивалось покупкой выпивки, разговорами на весь вечер — и все. Мой приятель, который не пользовался расположением Тамары, тоже не продвинулся вперед — мы оба оставались на бобах.

И вот, после нескольких недель, нескольких программ и нескольких девушек прибыла очередная смена и, как обычно, Тамара познакомила меня с одной из девушек, и все повторилось опять — я покупаю ей выпивку, мы болтаем, и она очень мила. Она ушла, чтобы участвовать в программе, потом вернулась ко мне, и мне было чертовски приятно. Люди глазели на меня и думали: «Чем это он так хорош, что она пошла к _н_е_м_у_?»

Но в какой-то момент, уже поздно вечером, она сказала то, что к этому времени я слышал уже много раз: «Я бы хотела, чтобы ты пришел ко мне сегодня, но у нас вечеринка, так что может быть завтра…» — и я знал, что это «может быть завтра» означает «НИЧЕГО».

Ну, я весь вечер замечал, что эта девушка — ее звали Глория — довольно часто разговаривает с конферансье, во время представления, и по дороге в туалет и обратно. Так что когда она пошла туда опять, а конферансье проходил мимо моего столика, меня вдруг осенило, и я сказал ему: «Ваша жена — очень милая женщина».

Он ответил: «Да, спасибо», и мы разговорились. Он решил, что она мне сказала. А когда вернулась Глория, она решила, что _о_н_ мне сказал. Так что они оба со мной немного поболтали и пригласили меня пойти к ним вечером, когда закроется бар.

В два часа ночи я пошел с ними в их мотель. Никакой вечеринки, конечно, не было, и мы долго разговаривали. Они показали мне альбом с фотографиями Глории, когда ее муж впервые встретил ее в Айове — пышущая здоровьем толстуха, потом другие фотографии, где она была потоньше, а теперь всякий назвал бы ее изящной. Он научил ее всякой всячине, но _о_н_ не умел ни читать, ни писать, что было особенно интересно, потому что ему как конферансье нужно было читать названия номеров и имена артистов, среди которых проводилось что-то вроде конкурса, и я даже не заметил, что он не мог читать то, что он «читал»! (Следующим вечером я увидел, что они делали. Когда она вела кого-нибудь на сцену или обратно, она успевала взглянуть на листок, который он держал в руке, и шептала ему название следующего номера и имена исполнителей, пока проходила мимо.)

Это была очень интересная, дружелюбная пара, и у нас было много интересных разговоров. Я напомнил им, как мы встретились, и спросил, почему Тамара всегда знакомила меня с этими девушками.

Глория ответила: «Перед тем, как Тамара познакомила меня с тобой, она сказала: ?Сейчас я познакомлю тебя со здешним _м_о_т_о_м_?».

Мне понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, что шестнадцатидолларовая бутылка шампанского, купленная с таким громогласным и неправильно понятым «забудь об этом» оказалась неплохим вложением капитала. Очевидно, я приобрел репутацию чудаковатого парня, который всегда приходит _н_е_ одетый, _н_е_ в приличном костюме, но _в_с_е_г_д_а_ готов потратить кучу денег на женщин.

В конце концов я сказал им, что меня кое-что удивляет. «Я довольно умный», — сказал я, — «хотя, возможно, это касается только физики. Но в этом баре полно умных парней — торговцев нефтью, владельцев шахт, крутых бизнесменов и всяких других — и они все время покупают девушкам выпивку, и они ничего не получают _в_з_а_м_е_н_!» (к тому времени я уже решил, что все остальные тоже ничего не имеют с этих выпивок). «Как это может быть, — спросил я, — что ?умный? парень может быть таким законченным идиотом, когда он сидит в баре?»

Муж Глории говорит: «Ах, _э_т_о_! Об этом я знаю все. Я знаю весь механизм как свои пять пальцев. Я буду давать тебе уроки, так что потом ты сможешь иметь кое-что с девушек в таких вот барах. Но прежде, чем давать тебе уроки, я должен доказать, что действительно знаю, о чем говорю. Чтобы ты убедился, Глория заставит какого-нибудь _п_а_р_н_я_ купить _т_е_б_е крюшон.

Я говорю: «Ладно», хотя сам думаю: «Как, черт возьми, они собираются это сделать?»

А он продолжает: «Ну, слушай, ты должен делать в точности то, что мы тебе скажем. Завтра вечером ты сядешь в баре подальше от Глории, а когда она подаст тебе знак, ты просто пройдешь мимо нее».

«Да, — говорит Глория, — это будет просто».

На следующий вечер я прихожу в бар и сажусь в углу, откуда я могу следить за Глорией издалека. Конечно, очень скоро рядом с ней уже сидит какой-то парень, а спустя еще немного парень уже слегка забалдел, и Глория мне моргает. Я встаю и с отсутствующим выражением лица медленно прохожу мимо нее. Глория оборачивается и радостно так кричит: «Привет, Дик! Когда ты вернулся в город? Где ты был?»

Тут ее парень тоже оборачивается, чтобы посмотреть, что это еще за «Дик», и то, что я вижу в его глазах, понятно мне до конца, потому что я сам сто раз был в такой же ситуации.

Первая мысль: «Ого, назревает конкуренция! Он хочет увести ее от меня, после того как я купил ей выпивку! Что-то будет?»

Вторая мысль: «Нет, это просто знакомый. Они, кажется, давно знают друг друга» Я мог _в_и_д_е_т_ь_ все это, я мог читать это на его лице. Я абсолютно точно знал, что он испытывает.

Глория поворачивается к нему и говорит: «Джим, это мой старый друг, Дик Фейнман».

Следующая мысль: «Я знаю, что я сделаю. _Я_ _б_у_д_у_ _л_а_с_к_о_в_ _с_ _э_т_и_м_ _п_а_р_н_е_м_, _т_о_г_д_а_ _о_н_а_ _е_щ_е_ _б_о_л_ь_ш_е_ _п_о_л_ю_б_и_т_ _м_е_н_я_».

Джим поворачивается ко мне и говорит: «Привет, Дик. Хочешь выпить?»

«С удовольствием!» — говорю я.

«Что ты будешь пить?»

«То же, что она».

«Бармен, еще бокал крюшона».

Так что это было просто; ничего хитрого. В тот вечер, когда бар закрылся, я снова пошел к Глории и ее мужу. Они улыбались мне и хохотали, радуясь, что все прошло удачно. «Замечательно», — сказал я им. «Я абсолютно убежден, что вы двое знаете, о чем говорите. Как насчет уроков?»

«Хорошо», — говорит он. «Главный принцип вот какой: всякий парень хочет быть джентльменом. Он не хочет, чтобы его считали невежей, грубияном или, упаси бог, скупердяем. Раз девушка знает его мотивы так хорошо, она может вертеть им как хочет».

«Поэтому, — продолжает он, — _н_и_ _п_р_и_ _к_а_к_и_х_ _о_б_с_т_о_я_т_е_л_ь_с_т_в_а_х_ — не будь джентльменом! Ты должен презирать — этих девиц. Больше того, первое правило: не покупай ей _н_и_ч_е_г_о_ — даже пачки сигарет — пока ты не _с_п_р_о_с_и_л_ ее, будет ли она спать с тобой, и не удостоверился, что она _б_у_д_е_т_, и что она не лжет.

«Э… ты хочешь сказать… ты не… э… ты просто их _с_п_р_а_ш_и_в_а_е_ш_ь_?»

«Ну, хорошо», — говорит он. «Я знаю, что это твой первый урок, и что тебе нелегко будет изображать такую беспардонную скотину. Так что ты можешь купить ей что-нибудь — что-нибудь пустяковое, и только одно — прежде чем спросишь. Но, с другой стороны, это только усложнит дело».

Ну, мне только дайте общий принцип, в деталях я сам разберусь. Весь следующий день я переделывал собственную психику на новый лад. Я внушал себе, что эти девки в барах — стервы все как одна, что они _г_р_о_ш_а_ _л_о_м_а_н_о_г_о_ н_е_ _с_т_о_я_т_, и единственная цель их пребывания в баре — заставить тебя купить им выпивку, и они не намерены дать тебе ни черта; я не собираюсь быть джентльменом с такими недостойными стервами, и все в таком роде. Я твердил себе это до тех пор, пока это не дошло до автоматизма.

Вечером я уже был готов к эксперименту. Я пришел в бар в обычное время, и мой приятель, только увидев меня, говорит: «Ну, Дик, посмотрел бы ты на девушку, которую я подцепил сегодня. Жаль, она ушла переодеться, но она сейчас придет»

«В самом деле?» — говорю я равнодушно и сажусь за другой столик смотреть шоу. Девушка возвращается как раз в начале программы, и я думаю: «Мне плевать, _к_а_к_ она красива, все, что ей надо — заставить его купить ей выпивку, и она не намерена дать ему _н_и_ч_е_г_о_!»

После первого номера мой приятель говорит: «Эй, Дик! Я хочу познакомить тебя с Энн. Энн, это мой друг, Дик Фейнман».

Я говорю «привет» и продолжаю смотреть шоу.

Через несколько минут Энн говорит мне: «Почему бы тебе не сесть за наш столик?»

Я думаю: «Типичная стерва. _О_н_ покупает ей выпивку, а _о_н_а_ приглашает кого-то еще к ним за столик. Я говорю: ?Мне и отсюда неплохо видно?».

Немного погодя входит лейтенант с военной базы по соседству, в шикарной форме. Очень скоро Энн уже сидит с лейтенантом в другом конце бара!

Тем же вечером, немного позже, я сижу в баре, Энн танцует с лейтенантом, и когда лейтенант оказывается ко мне спиной, а она лицом, она очень мило улыбается мне. Я снова думаю: «Ну и стерва! Теперь она хочет и _л_е_й_т_е_н_а_н_т_а_ оставить в дураках!»

Спустя еще некоторое время она уже больше не сидит с лейтенантом, а требует у бармена свой плащ и сумочку, а потом говорит нарочито громким голосом: «Я хочу пойти погулять. Кто-нибудь хочет пойти погулять со мной?»

Я говорю себе: «Ты можешь продолжать говорить ?нет? и отталкивать их, но ты не можешь делать это все время, или ты не получишь ничего. Рано или поздно тебе придется что-то предпринять». Так что я холодно произнес: «_Я_ погуляю с тобой». И мы вышли. Мы прошли несколько кварталов и увидели кафе, и она говорит: «У меня есть идея — давай купим кофе и сэндвичи, а потом пойдем ко мне и съедим их».

Звучало это неплохо, так что мы зашли в кафе, и она заказала три кофе и три сэндвича, и я за них заплатил.

Когда мы выходили из кафе, я подумал: «Что-то не так — слишком много сэндвичей!»

По пути к ее мотелю она говорит: «Знаешь, у меня не будет времени с есть с тобой эти сэндвичи, потому что тут ко мне придет один лейтенант…»

Я подумал: «Все, я провалился. Ведь меня же учили, как это надо делать, а я провалился. Я купил ей сэндвичей на доллар и десять центов, и ничего перед этим не спросил, и теперь я _з_н_а_ю_, что не получу ничего! Моему учителю будет стыдно за меня; уже поэтому я обязан отыграться».

Я внезапно останавливаюсь и говорю ей: «Ты… ты хуже ШЛЮХИ!»

«Че-е-е?»

«Ты заставила меня купить эти сэндвичи, и что же я получу за это? _Н_и_ч_е_г_о_!»

«Ну, ты, скупердяй!» — говорит она. Если тебя это так волнует, я _в_е_р_н_у_ тебе деньги за эти сэндвичи!»

Но ей не удалось взять меня на пушку.

«Что ж, верни мне их».

Она остолбенела. Она медленно полезла в сумочку, вытащила немного денег, которые у нее были с собой, и отдала их мне. Я взял свой сэндвич и кофе и ушел.

Когда я покончил с едой, я вернулся в бар, чтобы отчитаться перед своим наставником. Я все объяснил ему и сказал, что мне очень жаль, что я провалился, но что я пытался отыграться.

Он хладнокровно говорит: «Все в порядке, Дик, все нормально. Раз ты ничего не купил ей в конечном счете, она будет спать с тобой сегодня ночью»

«Что?»

«Поверь мне», — уверенно говорит он. «Она будет спать с тобой. Я з_н_а_ю_ это».

«Но ее даже нет _з_д_е_с_ь_! Она у _с_е_б_я_ с этим лей…»

«Все в порядке».

Дело идет к двум часам, бар закрывается, а Энн не появилась. Я спрашиваю его и его жену, можно ли мне снова пойти к ним. Они говорят, конечно можно.

Как раз когда мы выходили из бара, я вижу Энн, бегущую через 66-е шоссе прямо ко мне. Она кладет свою руку в мою и говорит: «Ну, пойдем ко мне».

Мой друг был прав. Это было потрясающе!

Когда осенью я вернулся в Корнелл, я танцевал с сестрой одного аспиранта, которая приехала из Вирджинии. Она была очень хорошенькая, и я вспомнил свой урок. «Пойдем в бар и выпьем», — сказал я.

На пути к бару я набирался храбрости попробовать это на _о_б_ы_ч_н_о_й_ девушке. В конце концов, вы можете презирать девицу из бара, которая пытается заставить вас купить ей выпивку — но обычная, хорошенькая девушка с Юга?

Мы вошли в бар, и, прежде чем сесть, я сказал: «Слушай, до того, как я куплю тебе выпивку, я хочу знать одну вещь: ты будешь спать со мной этой ночью?»

«Да».

Значит, это проходит даже с обычной девушкой! Но, несмотря на эффективность этого метода, я, честно говоря, ни разу больше не применял его. Мне не нравится делать это так. Но было интересно узнать, что мир устроен совсем иначе, чем меня учили в детстве.