За завтраком мой кот Остолоп сказал печальным бархатным голосом:

— Сегодня ночью я имел несчастье прочитать черновик вашей последней статьи. Вы меня огорчили, молодой человек…

От подобного заявления мысли понеслись у меня в голове этаким коровьим галопом. «Способность к членораздельной речи отличает человека от животных (Геродот)…Врешь, собака,статья отличная…Интересно, кто из нас спятил, я или Остолоп?..»

— Остолоп, — строго спросил я, — кто из нас спятил?

— Ну несомненно, вы! — воскликнул Остолоп, — Ведь невозможно же в здравом уме и трезвой памяти выдвигать столь ненаучные тезисы! Вы провели серию смехотворных экспериментов и на их основании сделали серьезные, но в корне неверные выводы.

(«Кажется, спятил все-таки я. Прелестно!»)

— Вы утверждаете, — вещал Остолоп, закатывая глаза и нервно подергивая хвостом, — что в действиях ваших подопытных отсутствует разумное начало. В качестве доказательства вы приводите пример с лисой, пытавшейся выкопать нору в стеклянном ящике. Но ведь тут вы затрагиваете совершенно другой, крайне интересный и сложный вопрос о поведении высокоразумного (я нервно икнул) существа в экстремальных, непривычных и непонятных, а главное — внезапно изменившихся условиях. Возьмем, к примеру, вас, — Остолоп внимательно посмотрел мне в глаза. Я снова икнул.

— Вы считаете себя разумным существом. Сейчас вы находитесь в экстремальной ситуации. И проблесков мысли на вашем лице что-то не заметно. Скорее наоборот.

«А что, все нормально, — думал я между тем. — Жил, жил и вдруг свихнулся. Ничего не поделаешь. Бывает.»

Я стал смотреть в окно. За окном был забор. На заборе — плакат: «Летайте самолетами Аэрофлота».

— А знаете, он совершенно прав, — заявил вдруг скворец Генотип, обитавший в клетке под потолком. Этого тунеядца Генотипа я вот уже два года безуспешно пытался научить говорить. — Теория психологической адаптации — проблема сложнейшая. Ее нужно решать исподволь, осторожно. А вы кидаетесь как на приступ, оголтело размахивая скальпелем и кусочком сахара. Нехорошо это, знаете. Ненаучно.

Я все изучал плакат. Весь он был синий, а буквы на нем — белые. И самолетик нарисован. К дождю, наверное.

— К сожалению, здесь нет моего дядюшки, — продолжал скворец. — Вот кто мог бы рассказать вам много поучительного о психологических аспектах затронутой вами проблемы. Но я и сам, как ученый, не чуждый психологии…

— Летайте самолетами Аэрофлота, — посоветовал я ему.

Некоторое время Генотип думал, склонив голову набок. Затем полюбопытствовал:

— Зачем?

— Ну и дурак, — я разозлился. — А еще психолог! С сумасшедшими полагается во всем соглашаться.

— Да, подвели вы нас, молодой человек, подвели, — забубнил, спускаясь на паутинке к моему лицу, Яков Михайлович Сиволаптев-Валуа — старый крестовик, живший на люстре. — Так подвели, что дальше некуда.

— Чем же это я вас-то подвел? — Я уже устал от них. — Членистоногое, а туда же…

— Чем, чем… Лучшие ученые планеты собрались при его персоне, чтобы помочь ему, навести на верную мысль и с его помощью — с вашей, вашей помощью, молодой человек! — втолковать, наконец, людям, что братьев по разуму надо искать не во всяких туманностях да галактиках, а у себя под носом! Первые ваши статьи произвели на нас впечатление, да, и немалое. Они были умны, толковы, очень толковы. А теперь? Какой стыд, молодой человек, какой позор!..

— И всё-то ты врешь, восьминогое, — игриво заявил я ему. — Треплется, как телевизор, а у самого даже рта нету. Брехло на паутинке…

— Сам дурак, — сварливо ответил Яков Михайлович. — Тоже мне биолог! А у телевизора рот есть, что ли? На паутинке! Потому и треплюсь, что на паутинке! И эти вон двое, — он махнул лапами в сторону кота и скворца, — тоже по моей паутинке треплются. Потому, что волновод из паутинки сплел, психодинамической, значит, энергией тебе, дураку, и телепатируем. Не слыхал никогда о ней, что ли? Ну, то-то! Слушай тех, кто поумнее будет, да на ногощупальце мотай. Она, психодинамическая энергия, всему основа и есть!

— Тут я не могу с вами согласиться, коллега, простите, — вмешался Остолоп. — Роль психодинамических эманаций, конечно, велика, но нельзя же недооценивать и нейронные процессы!

— Нет, что вы, — затараторил и Генотип (У, предатель! Тоже двуногое, как-никак, мог бы и раньше как-нибудь намекнуть, рассказать, подсказать…), — нейронные флюктуации здесь совершенно не при чем. У меня давно уже возникла одна гипотеза…

— Послушаем, — кивнул Остолоп. — Нейронная школа пернатых сделала за последнее время значительные успехи…

Я молча поднялся и вышел на кухню. Некоторое время стоял и прислушивался к голосам в комнате. Там бубнили что-то о приматах, спинно-мозговых эквивалентах, рефлекторно-аффекторных психологических ловушках…

Донесся азартный вопль Якова Михайловича: «А вот возьмем, к примеру, клопа! Откуда ж у него возьмутся нейронные флюктуации, ежели мозгов нету? А каков интеллектище!»

Я глубоко вздохнул, задержал дыхание и трижды ударил головой в стену. И проснулся.

Некоторое время я лежал, вытирая со лба холодный пот. Генотип дрых в клетке без задних ног. Яков Михайлович Сиволаптев-Валуа угрюмо кушал комара в своей невообразимо сложной паутине. Остолоп сосредоточенно следил за мухой, бившейся в оконное стекло. Все было в порядке. Я встал. Начался обычный будний день. Ночные кошмары отступили и растаяли вместе с самой ночью. Жизнь была прекрасна, и, готовя завтрак, я даже стал насвистывать этакий бравурный мотивчик.

Остолоп, как всегда, сидел на столе и ждал, когда ему нальют молока. Я придвинул ему — блюдце, себе — чашку и потянулся за кофейником. Остолоп взглянул на меня мерцающими глазами и сказал печальным бархатным голосом:

— Сегодня ночью я имел несчастье прочитать черновик вашей последней статьи. Вы меня огорчили, молодой человек…

Мне трудно судить, какое именно выражение появилось у меня на лице. Очевидно, не слишком идиотское, потому что Остолоп остался доволен.

— Я очень рад, — бархатно замурлыкал он. — Вижу, что ночная подготовка не прошла для вас даром. Ну что ж, коллеги, приступим к обсуждению статьи?

— Приступим! — чирикнул Генотип.

— Приступим, приступим! — радостно засуетился в паутине Яков Михайлович.

— Приступим, — вздохнул я.